Рейтинг: NC-17
Жанр: Роуманс, сказка, русреал
Размер 6800 слов
читать "Русальную неделю"
Федя никогда бы не решился на непонятную авантюру, но Петров дал аванс, а деньги были очень в тему. Аванс дал! Дима Петров, потомственный барыга, который за копейку удавится! Раньше он бы только пообещал, а потом кинул, как всегда и делал, а тут выдал двадцатку за честное слово. И поклялся, что ничего противозаконного не потребуется. Никакого браконьерства, ни одного закона не нарушат, все честно. Просто поедут втроем, вместе с его пасынком еще, на озеро, вроде пикника на пару недель. Дальше – как пойдет, но Федя в любом случае получит еще восемьдесят тысяч. Очень заманчивое предложение, даже слишком сладкое, тем более для Димы. Но аванс был настоящим, хоть и пришлось потратить большую часть на противоклещевой костюм, термобелье и ботинки. Ну и по мелочи для походно-полевых условий, хотя Дима обещал, что сам всем обеспечит. И авиабилеты купил, и на месте договорился, чтобы их довезли по лесному бездорожью до реки, там переправа по временному бревенчатому мосту, снова лес, глухой и далекий, до заимки староверов. Заночевали в палатке, которую Петров упаковал вместе с едой и снастями для охоты в длинную запаянную на концах трубу. На реке трубу привязывали к лодке за скобы по бокам, на машине – крепили сверху. Федя удивлялся необычному багажу – труба была метра два в длину и полметра в диаметре, но Дима все равно ничего не рассказывал. «На месте увидишь!»
Федя у Савы пробовал чего-нибудь допытаться, но тот тоже молчал, как партизан. Иногда, разве что, искоса бросал на него любопытные взгляды, но на контакт не шел. Пацана Федьке было жаль, у него самого родители погибли, когда ему было пятнадцать лет, и Федя помнил, каким потерянным себя чувствовал. Но ничего, сильнее будет. Тем более Дима его не бросил после смерти Марии, все заботы на себя взял. Это тоже было удивительно – Федя знал Петрова с детства, знал, как он зарабатывал автоподставами, как барыжил подержанными тачками, скручивая пробег и талантливо впаривая битую рухлядь даже самому придирчивому покупателю, и тем сильнее удивлялся переменам. Они, правда, не общались несколько лет. Дима женился на женщине старше него лет на пятнадцать с уже взрослым сыном, и после этого сильно изменился. У Марии был какой-то бизнес по доставке, она много ездила по стране, вообще любила не курортные направления, а экспедиции в трудно доступные места. И Дима Петров, который раньше жил на дешевых понтах и пределом мечтаний считал олинклюзив, внезапно заинтересовался родной географией. Но пару лет назад Мария пропала – или погибла, а Дима остался с шестнадцатилетним пасынком Савой. Федя понятия не имел, как и чем тот живет, вроде тоже какие-то экспедиции организовывал, или на бизнесе погибшей жены поднялся, но дела у него явно шли неплохо. Даже очень.
Раз он вот так просто предложил Феде сто штук за поездку на край географии. Федя не видел подвоха, а двадцатку уже потратил. Да и вообще, ему было интересно. Когда еще увидишь места, где не ступала нога человека, да за чужой счет? Да и Дима был веселым попутчиком, болтал и за себя и за молчаливого Савку, шутил по любому поводу, хоть про то, как правильно срать в лесу, чтоб клещей на нежные места не посадить, хоть про сгинувшую жену, которая мечтала русалкой стать, вот и уплыла.
За трое суток, что до места добирались, даже не утомил.
Но потом уже, когда седой дед с бородой до пояса, отвез их вместе с Диминой трубой и небольшой весельной лодочкой на моторке до островка, начались странности. Дальше, как Федя понял, на моторе плыть запрещено, да и без мотора не рекомендуется. То ли пороги там совсем крутые, то ли течение дикое (без мотора они и сюда бы не добрались), то ли еще какая неприятность. Поэтому туристов высадили, оставили лодочку и «круглый гроб», как шутил Дима, и, без всякого напутствия дед уплыл обратно. Феде показалось, он едва не сплюнул, когда отплывал от заезжих мирян, но вернуться обещал после Купалы.
На острове, поросшем лесом и непроходимыми кустами, была небольшая охотничья изба с каменной печкой и нехитрой мебелью в виде скамьи и стола. За печкой была еще одна скамья по-шире, там валетом легли Дима с Савой, Федя спал под окном. Жутко мучал гнус, не помогала отрава, а фумигаторы и воткнуть некуда было.
Но странности были в другом. Дима, готовясь к «охоте», выложил какие-то тетрадки со стихами, отправил Саву собирать ивовые и березовые ветки, а потом стал разбирать продолговатую яму в центре избы. Яма была неглубокая, похожа на ванну, Дима застелил ее пленкой. Кое-где вбил стальные колышки в земляной пол, к колышкам привязал веревки с затягивающимися петлями. Очень ловко у него получалось, петли ровные и красивые, но смотрелись эти приготовления довольно странно.
Сава тем временем плел венки из трав и веток.
Самый пахучий, с полынью, Петров примерил на себя, потом протянул на примерку Федьке.
Тот и так долго держался, изнывая от любопытства, но тут уж совсем заподозрил неладное.
- Что за хрень, Дим?
- Да это, знаешь, мелочи такие специальные. Помогают. Я же не просто так хочу, а по правилам. Мария этим вопросом увлекалась, говорила - важно. Так что лишним не будет. Бери, не бойся. На голову надень.
Федя отбросил венок. Дима опять что ли шутит?
- Кончай дурить! Говори давай, зачем мы сюда приехали?
- Да все расскажу. Федь, ты сядь.
Дима глубоко вздохнул и выдал:
- Русальная неделя сейчас.
Федя многозначительно поднял брови, и тот продолжил:
- Раз в год, когда они дурные такие, и вода здесь дурная, они – к людям, а люди – к ним могут ходить.
- А-а, русалки, вот оно что, - Федя смотрел на него, как на сумасшедшего. - Ну, другое дело. Теперь ясно все.
Дима отложил венок.
- Значит так. Я сейчас тебе оставшуюся сумму дам, хочешь? До сотни? Прямо сейчас? – Он полез в карман, и, словно заранее приготовленную, вытащил тонкую стопку красных купюр. – А вернемся когда, еще сотню сверху.
Федя посмотрел на деньги, потом на Диму.
- За… русалку? Ты серьезно?
- Фёдор, серьезно. Двести штук. За русалку. Не переживай, я не в накладе, но я и заслужил больше. Я тему подогнал, я клиента нашел, организовал все, а с тебя только помощь – и потом языком не болтать. Понравится, может, и в следующем году поедем. Согласен? Сто сразу. Вот они, - он помахал стопкой. – Бери!
Федя взял деньги, не решаясь заржать. Потом оглянулся на Саву – тот равнодушно наблюдал за ними, привязывая травинки с ивовыми прутьями. Печка потрескивала сухими дровами, сладко тянуло ароматами разнотравья из распахнутых ставней. Вроде все настоящее, простое, понятное с детства, привычное, не смотря на городскую жизнь, потому что не вытравишь эти звуки и запахи, не забудешь. Нельзя забыть настоящее и правильное, даже если всю жизнь проживешь в пыльных бетонных коробках где вся музыка – моторы, кулеры и белый шум зомбоящика.
А где же еще оживать сказкам, как не здесь? Подальше от оскверненных людьми земель, резкого стрекота машин, фальшивого света, искусственного волшебства радио-волн и сотовой связи.
- То есть, ты их видел уже, да? – С сомнением переспросил Федя, уже почти поверив. - И даже отловил и продал?
- А ты тачку мою видел? Я ведь новую взял, из салона. Без кредита. Полный фарш, Федь. Прикинул, сколько? Ну на часы мои хоть глянь, - он сунул ему руку под нос. Федя в часах не разбирался, и оценить не мог. Но сколько стоит новый оллроад примерно представлял.
Он сглотнул, смеяться как-то расхотелось. Стало немного жутко, но и дико любопытно.
- Да ладно, не бойся, - успокоил Димон. – Давай выпьем, тут здесь без этого никак.
Он плеснул водки в стаканчик от термоса. Федя резко выдохнул и выпил. Потом еще. Он слышал стрекот сверчков и пение лягушек. Шум ветра в ивовых ветвях, крики птиц и плеск воды. Выпил еще, надеясь, что помутневший разум поможет поверить, и ему чудилась тихая песня где-то вдалеке. Плавная и грустная, то тише, то громче, словно река выдыхала ее в окно вместе с влажным ветерком.
Очнулся Федя под утро, дико хотелось отлить и срочно заглушить сушняк во рту. Он приложил руку ко лбу, соображая, что за шум его разбудил. Кто-то тяжело дышал и тихонько елозил за печкой.
- Тих, тихо, сюда давай, - раздался шепот. – Работай, че застыл. Ух, вот так…
Федя распахнул глаза и замер, не веря ушам. С печки тихонько заскулили и выматерились. Ритмичные звуки стали громче, сквозь шум возни прорывались приглушенные стоны. Федя резко встал со скамьи и вышел на порог, хлопнув дверью. Отлил за домом, спустился к реке, смочив лоб, потом набрал воды в ладонь и не мог напиться. В голове была похмельная каша, но она таяла вместе со светлеющим в рассветных лучах небом, уступая место нарастающей тупой боли в висках. Он закурил, отрешенно любуясь дымкой над рекой.
Сзади послышались шаги. Федя напрягся.
- Разбудили тебя, да? – Посмеиваясь, спросил Дима. – Мне похуй, что ты об этом думаешь, Федь. Лучше вообще не думай. О деле думай.
Федя скривился, затягиваясь последний раз, потом обернулся.
- Так он же пасынок вроде твой? – Голос был хриплый, слова драли горло.
- Пидор он, а не пасынок! Вообще ни стыда не совести! Лишь бы поебаться! Ну там еще понимаешь… Мамку когда потерял, совсем с катушек слетел. Жаль пацана, хоть и такой… Ему надо, понимаешь. Чтоб мозги на место вставали. Да я не такой, ты же знаешь! Федь, ну прости за представление. Психанул он. Это же все здесь случилось, с Марией. Первый раз ко мне полез – не знаю, как он тогда жив остался… а потом пожалел его… Теперь вот иногда… Сейчас, может, полегчает после поездки этой, а больше ни-ни! Пусть к психиатру идет. Или кто там таких лечит. Таблетки выпишут какие-нибудь.
- И что, часто это… находит на него?
- Да ну, нет. К тебе не будет приставать, не переживай, - Дима опять прыснул со смеха. – Ну и рожа у тебя. Не боись.
- Ладно, хрен с ним. Про дело лучше расскажи.
- А, давай. Сейчас… - Дима полез во внутренний карман, достал плоскую флягу и протянул. – Похмелись сначала, что ли.
Федя отказываться не стал. Водка легко полилась в горло, утоляя жажду. Тиски, сжимавшие голову, постепенно расслаблялись.
- Поплывем на середину озера. – Вкрадчиво сказал Дима. - Там кинем манок. Дальше увидишь. Еще обязательно страховку на пояс прицепить, а то утащат.
- А вытаскивать..? Прямо вот так, из воды? Как они хоть выглядят?
Дима подождал, пока он выпьет еще.
- Как люди выглядят. Сверху точно как люди, но на глаза не покажутся. Схватят если только… Там главное – если в воду упадешь – не зевать. Вода бурлить начнет, почернеет, они к себе будут звать… Мария так и сгинула. Любопытная она была, эх… Давно их изучала, всю страну объездила. А здесь нашла, так голову потеряла, прямо к ним хотела, чтобы понять все. Если утащат – потом не найдешься. Утопнешь и таким же станешь. Они ж еще мужиков любят, это редкость там. Так что смотри, аккуратнее, Федька. А то хвост отрастет, - он заржал, - не хочешь хвост, а?
Федя вдруг затупил, глядя на едва заметные волны под дымкой. Заря прогоняла туман, темный лес на другом берегу на глазах становился ярче, наливаясь летней зеленью.
Ловить собрались к вечеру. Федя еще поспал на скамье днем, немного протрезвел. Савелий варил обед на улице, на него Федя старался не смотреть. Сразу в ушах стояли тихие стоны и тонкий всхлип на излете. Ему было противно, и вместе с тем мучило какое-то извращенное любопытство, он пытался представить, как он подкатывает к Диме, и тот ставит Саву раком из жалости. Дима ведь и правда, нормальный мужик. Не мог же он до тридцатника дожить и на задний привод переквалифицироваться? Жена вот у него была, опять же. Старше, правда, сильно, но любил значит. Зацепила чем-то.
Нет, врет всё Петров! Совратил пацана, наверняка насильно его взял, а может, и женился на матери его для этого? А она так удачно сгинула! Теперь делает с Савой все, что хочет. А у Савы никого нет, чтобы защитить. Мерзость какая.
Федор потряс головой. Все-таки странная затея, зря он поехал. И денег так много не бывает, и сказки какие-то, еще и пидоры теперь. Дима после утра разошелся, все время ржал над пасынком, то ли перед Федей пытался реабилитироваться, то ли просто так измывался. Сава сносил шутки молча, даже голову не поднимал.
- Прикинь, Федька, а если русалку трахнуть, хуй до ста лет будет стоять! Савёлка, слушай, может, оно и тебе поможет? Хоть вспомнишь, как вообще мужиком-то быть, а?
- А как это? – заинтересовался Федя. – Куда?
- Ну значит есть, куда, - уверенно заявил Дима. – Хвост там знаешь как крепится? К жопе же. Они как-то хитро выгибаются и рачком, значит, гнешь ее…
- А хвост с чешуей?
- С чешуей. Но я прошлый раз не пробовал, ну почти. Не выжил он у нас.
- Что, и за мертвого столько денег дали?
- Ну... – Дима запнулся, соображая. - Меньше дали. Сейчас буду аккуратнее. Так что, надеюсь, и попользовать получится. Ты как, хочешь попробовать, Федь?
Федя непроизвольно поежился.
- Не знаю. Ну ты, блин, Дим, как спросишь. Я даже не представляю, что это! Вдруг это зубастая тварь, скользкая или липкая, как рыба. А если она страшная? Или воняет?
- Зато до ста лет мужиком будешь! Воняет ему!
Федя хотел сказать, что он не Дима - куда угодно хуй совать, но махнул рукой. Перед глазами снова поплыло. Водка, что ли паленая? Он решил больше не пить, но до вечера почти не полегчало, голова так и была тяжелая.
Федя сел на весла. Савёлка сложил дюжину венков на дне лодки, приготовили несколько петель из крепкого и скользкого синтетического шнура. Дима достал блокнот и стал напевать тихонько неразборчивые слова. Феде чуть полегчало от работы веслами, но вместо муторного опьянения вдруг стало тревожно. Непонятный, черный страх сковывал движения. При чем воды он не боялся, и в неведомых тварей с глубин не верил до конца, только предчувствовал что-то непоправимое. В голове еще пока неосознанно, но уже сложилась картина из Диминых объяснения, она пугала, но Федя никак не мог зацепиться за главное, чтобы понять, что именно должно произойти.
Дима нацепил на голову самый большой венок, с полынью, остальные, с цветами и берёзовыми ветками, опустил в воду, зажег плоские декоративные свечки из икеи и опустил их в центр плавающих венков. Темнело быстро, на воде было прохладно, а Сава разделся до шорт и ремня, к которому прицепил карабин и склонился к краю лодки, всматриваясь в воду.
- Иди, не бойся теперь, - сказал ему Дима. – Может, найдешь.
И Сава склонился еще ниже, над самой водой, касаясь поверхности кончиками пальцев. Вода казалась черной, как нефть, и поблескивала, перекатываясь, словно живая. Федя затряс головой.
- Погоди, Дим, ты же говорил - нельзя в воду? – Шепотом спросил он. - А как он… Зачем?
- Мать хотел повидать. – Глухо буркнул Дима. Потоми добавил нетерпеливо: - Ему можно. Иди, Савелка, иди.
Парень вдруг скувырнулся в воду, но неловко так, словно сознание потерял. Дима держал катушку и понемногу отпускал веревку.
- А он сам же… Ты же говорил – нельзя в воду, сам таким станешь! Неделя еще русальная… Дима, как же он так?
- А вот так.
- Как-так? И прошлый раз так было? – Федя с ужасом посмотрел на место, где только что одновременно потонули все веночки с зажжеными свечками. - Вы кого в том году поймали, Дим? Или тогда кто-то тоже в реку прыгал?
Дима не ответил, сосредоточенно глядя в воду. Федя смотрел на веревку, муть в голове мгновенно разошлась, он понял теперь, но не мог поверить – что вот так оно и произойдет. Что Дима пасынка этого специально взял, матерью поманил или еще как уговорил. Что и за человека его не считает, и мать Савкина непонятно как утопла, и что сейчас происходит какая-то жуть, и дело вовсе не в сказочных русалках, а в чем-то еще худшем! Он толкнул Диму и прыгнул в воду прямо в одежде и ботинках, цепляясь за уходящий на глубину шнур. Нырнул вниз, вслед за натянутой струной веревкой. Сначала даже не ощутил холод воды, не думал об этом, боялся только не успеть. Но вода и не была холодной, она ласкала его сквозь одежду, тянула за ботинки ниже, туда, где мерцали непонятные огоньки. Веревка выскользнула из пальцев, Федя и не заметил, как. Ему показалось, словно чья-то рука прошлась по спине, ласково дотронулась до шеи, держала лодыжку. Он дернул ногой и вдруг понял, что задыхается. Но ботинки словно свинцом налились, тянули вниз, к огонькам. Федя в панике поплыл вверх, сквозь густую черноту, и вдруг понял, что застрял в воде, как муха в густом сиропе. Она держит его, дурманит и ни за что не выпустит. Он задергался сильнее, легкие разрывало судорогой, и вдруг кто-то поймал его руку, там, сверху, и наваждение растаяло – вода разошлась над ним, стала мягкой и быстрой, он выплыл и захлебнулся свежим воздухом. От пережитого ужаса руки стали ватными, и Сава намучился, затаскивая его в лодку. Дима резво заработал веслами, гребя на остров. У Феди кровь шумела в ушах и бешено колотилось сердце, но он расслышал, как Дима напевает что-то себе под нос.
- В воду нахрена полез? – Спросил он, посмеиваясь в своей привычной манере, когда Федя отдышался. - И без страховки! Чудом ведь нашли. Ну, Федя, ох и бестолковый ты!
Федя теперь точно понял, что все это – полное безумие, они же чокнутые совершенно! Русалки, огоньки, страховка на поясе! Напились паленой водки, и его за собой решили потащить, а он, идиот, повелся. Деньги, небось, фальшивые, а тачку ведь Димон купил, когда бизнес Марии продал. Сава этот – без матери свихнулся, и Дима тоже, друг с дружкой трахаются, и вместе с ума сходят! Веночки они запустили, подумать только! Сава сам чуть не утонул, и Федя вслед за ним. Все, нахрен, пусть дальше сами плавают и песни поют своим русалкам, домой надо валить, и пусть фантики свои себе оставят. Прямо сейчас надо, как эти двое пойдут к себе на печку трахаться, он и поплывет, а седобородый дед-Иван потом заберет этих «туристов».
Но когда добрались до берега, Федю снова замутило. Дима стал помогать выйти из лодки, Федя оттолкнул его прочь и упал на колени: его тошнило. Он понял, что успел наглотаться воды, да так много, что желудок долго сжимало спазмами, и легче не становилось. Наконец, поднялся, вытирая рот. В лунном свете влага на руке была черная, он вдруг испугался, что его рвало кровью, но во рту оставался приторный сладкий привкус, вовсе не похожий на соленый металлический вкус крови. И вода в реке была теплая, как парное молоко, противная до дрожи, и теперь ему стало жарко. Хотелось искупаться под ледяным душем. И спать. Федя прошел в избу, смел со скамьи противные пахучие венки и улегся, до смерти усталый. С промокшей одежды на пол капало, но ему было все равно. Он и Диму с его Савкой видеть не хотел, но сил отвалить от них сейчас не было, и он провалился в жаркое беспамятство.
Ночью стало совсем худо. На его стоны Сава принес кружку с каким-то травяным отваром, а Дима снова фальшиво запел русальную песенку. Феде, как ни странно, действительно становилось легче. Он снял промокшую куртку, потом свитер и футболку. Сава развязал ему мокрые шнурки и стянул ботинки. В мучениях дотянул до утра, весь в липком поту, и понял, что не сможет никуда уехать, вообще без помощи до лодки не доковыляет. С рассветом стало жарче, яркие лучи словно огнем жгли глаза.
- Что ж так печь растопил, как в сауне здесь, - выговорил Федя, пытаясь сесть. Он выпил уже три кружки странного варева, но во рту пересохло, и жажда никак не утолялась.
- Не топил я. – Удивился Сава.
Он помог стянуть с Феди штаны, потом кальсоны с трусами. Феде было все равно, он бы и кожу с себя снял.
А Сава был одет в куртку поверх свитера. Он приложил ладонь к Фединому лбу, тот зашипел, отталкивая невыносимо горячую руку.
- Дим, он уже ледяной.
- Ничего страшного, - отозвался Дима. – Так и должно быть. Иди воду в яму носи.
Потом подошел ближе, склонился над скамьей.
- Жарко тебе? – Спросил он. Федя повернулся на голос, пытаясь сфокусировать взгляд на нависшем над ним лице. – Потерпи… Это огонек выходит… Как потухнет, не будет больше жара.
- Что ты… несешь? – С трудом прошептал Федя. – Какой… нахрен… огонек?
- Огонек, Федя, искорка, которая и отличает человека от нелюди. Горит искра божия – жив человек, затушил ее водой черной, осталась оболочка одна, и без искры корежит ее, становится тело иным…
Если б ему не было так плохо, он бы заржал. Петров был не в себе, кукушка отлетела далеко и надолго, а он тут корячится, потому что нахлебался речной воды с глистами и сальмонеллами, и, походу, помрет без медицинской помощи!
Дима вдруг провел рукой по его колену вниз, ощупывая голень. Его рука тоже была раскаленной, Федя хотел было отодвинуться, но ноги не слушались, они одеревенели, как от судороги, только без боли.
- Отвези меня в деревню, - прохрипел он.
Дима, не слушая, продолжил щипать ноги, трогал колени и щупал бедра, как угли прикладывал.
- Знаешь, как чужих всегда выявляли? Кто огня боится – тот и чужой, для кого – жара – хуже смерти, и ад – пекло, тот и враг. А у нас как народ всегда ад представлял? Пустыня ледяная, мертвая, холодная. Царство тьмы и мороза, а не огня. Больно вот так?
Федя зажмурился. Ему было больно и противно от прикосновений, от непонятных слов, от пронизывающей беспомощности. И страшно от чужого безумия.
- Что ж ты делаешь, урод? За что?
- Потерпи, Феденька. Сейчас в ванну тебя опустим, полегчает.
Федя забился в его руках, попытался встать и свалился со скамьи, потом пополз к двери из последних сил, не глядя на стоящие рядом Димины ботинки. Входная дверь распахнулась перед ним, за ней был Сава с двумя полными ведрами воды. Федя опустил голову на пол.
- Да не бойся ты так, Федь. – Приговаривал Петров, вместе с Савой стаскивая его за руки и ноги. - Все хорошо будет. Тебе понравится…
Федя вырывался до последнего, он понял, что разговаривать здесь больше не с кем, они его заживо в яму собираются засунуть! Но сил не было, и Федя упал на клеенку в земляном ложе. Яма была неглубокой, голова торчала выше уровня пола, но выбраться сам все равно пока не мог. Не дав ему опомниться, Сава окатил его речной водой. А потом еще раз – из второго ведра.
Федя замер, больше не сопротивляясь. Вода подействовала как транквилизатор, паника и животный страх мгновенно растворились и он откинул голову назад, испытывая почти блаженство. Потом Сава еще воды носил, Федя отдохнул и немного пришел в себя. Он теперь молча следил за Петровым с его пасынком, соображая, как сбежать и остаться при этом в живых. Те, впрочем, вели себя, как ни в чем не бывало. Словно на пикник приехали, в нетронутый уголок природы, ну, подумаешь, посреди избы в яме с водой голый мужик отдыхает – никого не смущало. Сава варил еду на улице, печь больше ни разу не топил, и на том спасибо. Дима то в доме сидел, то с удочками на берегу. Одного они его в доме не оставляли, еду тоже пока не приносили. Федя делал вид, что ему все еще очень плохо до невменяемости, а сам следил и ждал подходящего момента. Если сейчас начнет вылезать, то могут ведь и привязать! Не зря же Петров колышки с петлями вокруг приготовил? Распнет его прям на полу, дури хватит.
К вечеру Сава принес ему кружку с питьем. И в миске водоросли с желтой кувшинкой. А ведь Федя считал, что хуже-то некуда.
- Ты бы хоть попробовал, - заметил Сава, когда Федя не стал брать «угощение».
- Может, комаров со стрекозами мне еще наловишь? – Поинтересовался Федя. Он собирался казаться послушным, чтобы не провоцировать психов, но не сдержался. - Или червя накопаешь?
- Тебе, правда, хочется? Червя?
- А сами что жрете?
- Я уху сварил. С рисом.
Федя с каким-то странным интересом стал его разглядывать. Потом даже улыбнулся.
- Давай махнемся, - предложил он. – Тебе это зеленое говно с цветочком, а мне суп.
Сава молча встал, вышел из дома, и вернулся с кружкой ароматной горячей ухи. Сел на корточки перед ямой и протянул Феде.
Тот понял, что гаже запаха он в жизни не чувствовал. Он отшатнулся от отравы, пустой желудок мгновенно отозвался спазмами, его бы стошнило, но было нечем.
- Убери! Вынеси это! – Выплюнул он и ушел с головой под воду, чтобы не видеть и не чувствовать кошмарный дух вареной рыбы.
Сава удовлетворенно хмыкнул и вышел, а Федя всплыл, только когда начал задыхаться.
Может, они не чокнутые, а правда, знают, что делают? Вроде как он отравился, а водоросли – помогут? Есть же такие специальные, впитывают в себя всякую гадость, вроде смекты. От воды в яме же полегчало… Федя чувствовал, как бешено начинает стучать сердце от этой догадки. Если Дима знает, что делает. Если Петров прав.
Федя посмотрел на свои ладони. Кожа между пальцев немного шелушилась, в воде рукам было комфортнее.
Теперь у него вырастет чешуя, что ли? А если и правда? Он почесал ладонь в месте раздражения, стирая шелушащуюся кожу. Потом оглянулся. В доме первый раз никого не было, но дверь была открыта и за ней слышались голоса. Федя попробовал вылезти, подтянулся на руках из ямы, но когда тело выходило из воды, становилось в тысячу раз тяжелее. Если не выдержит – плюхнется обратно, и они услышат плеск, надо стараться изо всех сил… Только вот колени не сгибались, судорога не прошла, Федя перевернулся на живот и отжался, потом навис над водой и перенес вес вбок, переворачиваясь на пол, тяжело дыша. Потом сел, оставив непослушные ноги внизу. Воздух опалял сухим жаром, хотелось обратно в воду. Если б только до реки доползти! Он бы спрятался, как-нибудь уплыл бы вниз по течению, до заимки. Староверы же добрые, они не бросят помирать? Не сожгут ведь, если он из воды вылезет?
- Федь, ты куда? – Услышал он удивленный возглас Петрова.
Федя вздрогнул, но быстро нашелся:
- Что мне, туда прям ссать, что ли?
Тот хмыкнул и принес пластиковую полторашку с обрезанным горлом. Пару минут позора при Диме и Федя залез обратно в яму. Еще и волосы с лобка облезли, стал лысый в паху, как мальчик. Может, тут радиация? Отходы в реку сливают с какого-то секретного военного предприятия?..
Он стал ждать ночи. Дверь можно было отпереть, главное, чтоб его не сторожили и не связали. Он даже водоросли с кувшинкой съел, чтобы казаться смирным, и ждал, пока Дима с Савой заваляться за печку, а потом ждал, когда они перестанут суетиться и затихнут. Но сам тоже не мог пошевелиться. Ноги совсем одеревенели, он достал руками до вялых ступней, но не смог разлепить их друг от друга. И колени притянуло, крепко, словно они срослись.
Луна в окно светила большим серым фонарем. Федя решил добраться до ножа и разделить ноги, пусть и порезав кожу. Ему снова стало страшно, и снова чудилась тихая муторная песнь издали, словно кто-то звал его. Он обхватил себя за голову, чтобы не слышать. Лунный луч двигался по полу, Федя перевернулся, зацепился за колышки в полу, подтягиваясь из воды. Он старался не шуметь, но его выдавало дыхание, стук сердца и тихий плеск ласковой, не желающей его выпускать воды. Он выполз и уткнулся лбом в землю, отдыхая. Луна стала ярче, на печке блеснул нож. Нужно было добраться до него, или сразу на улицу ползти? Федя перевернулся через бок, потом еще, тихонько двигаясь к печи, кончиками пальцев добрался до рукоятки, толкнул ее и поймал нож на лету за лезвие. Потом сел, с ужасом глядя на ноги. Он сидел в прямоугольнике серебристого света, и вместо ног был сияющий длинный куль с неясными очертаниями коленей, словно их закутали в обтягивающую синтетику с пайетками. К ступням куль расплющивался в красивые ажурные плавники. Федя протянул руку и осторожно, не веря глазам, потрогал. Он нечаянно всхлипнул, чувствуя под пальцами упругое и скользкое. Потом зажмурился, крепко сжал в кулаке нож. Замахнулся, целясь в сросшуюся ложбинку между бедер. Но на излете рука дрогнула, лезвие скользнуло по серебру, вспарывая несколько нежных чешуек. Плавник на хвосте непроизвоьно шлепнул по полу. Федя зарыдал.
Сбоку к нему тут же приникла горячая тень.
- Тише, тише. Феденька, иди в воду, там полегчает.
Сава гладил его по голове, в голосе чудилась искреннее сочувствие. Федя нащупал нож, который выпустил из рук. Сердце стало стучать, как ненормальное, когда он решил, что лучше убьет себя, чем останется таким уродом и мутантом. Сава накрыл его кулак своей горячей ладонью. Осторожно, медленно пытаясь забрать нож. Федя резко оттолкнул его, взгляд у него стал диким, он выставил нож перед собой, сверкая глазами то на Саву, то на вставшего за его спиной Петрова.
А они стояли и смотрели. В нем полыхнула ненависть, обида, и одновременно стыд, от того, что они видят его таким. Дима двинулся к нему, но Федя стал остервенело махать ножом. Тогда тот ушел, достал из брошенной куртки пучок подсохшей полыни и бросил ему в лицо. А потом резко ударил ботинком в голый бок, и еще – вминая подошву в живот, под ребра, легко выбил ударом нож из руки, попал носком по скуле, так, что Федя затылком отлетел на дверцу печки.
Очнулся он засветло и не смог пошевелиться. Руки онемели, шея затекла. Зато он теперь чувствовал ноги, то есть то, что было вместо них. Но с трудом разлепил один глаз, чтобы посмотреть. Второй затек от удара, и Федя со стоном опустил голову обратно. Боль постепенно наполняло его. Он чувствовал вывернутые плечи растянутых к колышкам рук, горели места ударов, тонкой болью отзывалась царапина в том месте, куда он сам бил ножом. Федя напрягся, и вдруг что-то большое внизу хлопнуло по воде, окатив пол вокруг брызгами. Он снова поднял голову, пытаясь рассмотреть то, что было внизу. Плавник на хвосте от напряжения тоже поднялся, теперь Федя мог хорошо разглядеть его. Он надеялся, что это всего лишь дурной сон, кошмар, все развеется, но чуть не задохнулся от ужаса, как в первый раз. Даже если бы там внутри были ноги – ни одной целой кости в них не могло быть. Да и ног не могло быть, чтобы вот так вывернуться круглой петлей в коленях. Чешуя окрепла и переливалась голубым и сиреневым, с боков она доходила выше, мозаичным узором растворяясь под ребрами, а в паху светлела кожа и пошло, слишком откровенно в месте перехода торчал член и едва заметный в заросшей ложбинке бугорок яичек. Он смотрел на хвост, сильный, уродливый, и чувствовал, как болезненно открываются чешуйки, высыхая без воды. Потом опустил плавник, с удивлением ощущая, как эта штука, часть его тела, слушается и двигается, хоть и слишком резко, но так, как ему хотелось. Он расплескал всю воду, пока пробовал двигать хвостом, и кожу без воды сразу стало щипать. Он мысленно обругал себя, надеясь, что те двое вернутся и принесут еще воды из реки, но никто не приходил. Через какое-то время жар и жажда стали невыносимыми. Кожа на груди и лице сохла, как и чешуя внизу. Федя чувствовал, как трескаются заеды вокруг рта, когда он глотает воздух, изгибаясь от боли. Он не знал, сколько времени прошло в этих мучениях, боль уже стала агонией, а за окном стемнело. Ему казалось, что мир сжался вокруг него тугим раскаленным коконом, все прочие мысли и чувства исчезли, Федя забыл кто он, осталась только боль, огонь, адское пламя пожирающее его плоть и разъедающее кожу. Очнулся он, когда за окном просветлело, потому что кто-то поднимал ему голову под шеей, неловко вливая что-то в рот. Он жадно глотал горькую воду, тянулся за чашкой, не замечая боль в плечах.
- Готов, - сказал откуда-то сверху Петров. – А ты мне не верил.
- Это из-за полнолуния? Так скоро?
- Ага. Готовь трубу. Завтра притопим и можно выдвигаться. Не могу здесь больше…
- Дед до Купалы не вернется, а мы с течением без мотора не справимся.
- Я бы рискнул. Что время терять?
- Нет! Дима, ты обещал. Все как полагается сделать. И мама до Купалы может не обернется. Надо ждать!
- Успеет. – Спорил Дима. – Не могу я здесь больше, тревожно мне… Чего ждать? Чтоб и этот помер? Не переживет он Купалу.
- А ты не мучай его, как Пашку в том году, и не помрет. И надолго зря оставили. Смотри, чуть не иссох.
Дима отмахнулся.
- Ничего, спокойней будет. И Павел сам был виноват. Тоже вот так бился, дурак. Слышишь, Федя? Завтра будем тебя топить, рекой поить.
Он не сразу понял, что обращаются к нему, имя почему-то показалось незнакомым, чужим. И не понял, что этот человек имел в виду. Он не боялся воды, мечтал о ней, все что угодно, лишь бы больше не испытывать никогда невыносимую жажду. И людей он не боялся – он боялся боли. Этот, молодой, Сава, был добр. Он спас его и дал пить. Он носит воду из реки в его яму и гладит по волосам, сидя рядом на корточках. Может, если он покажет, как благодарен, они станут еще добрее? Пусть топят, это хорошо, наверно, только бы не оставляли его больше одного в пламени.
- А жаль парня, - Петров смотрел на существо в яме с едва заметной грустью. – Ни родителей, ни подруги, работал на себя. Никто и не вспомнит.
- А мне не жаль, - заметил Савелий, проводя рукой по его волосам. Они немного отросли за два дня и шелком струились между пальцев, мягкие, как водоросли под водой.
- Потому что ты дурак. Я его даже не толкал в черную воду, он сам прыгнул. Тебя спасти хотел. Он меня лет на пять или шесть младше… Не знаю, двадцать четыре? Жаль…
- Что?
- Лет ему, говорю. Или двадцать пять... было.
- Нет, что ты сказал? Сам прыгнул? Из-за меня?
- Даже колоть не пришлось, - Дима показал небольшой шприц, который так и носил в нагрудном кармане куртки.
Сава вскочил и вдруг сбежал на улицу. Дима удивленно проводил его, потом пожал плечами и подошел ближе к яме. Ему тоже захотелось прикоснуться, потрогать такую белую, словно фарфоровую кожу на плечах. Когда Сава умыл его, кожа напиталась влагой, стала гладкой и сияющей. Словно и не человек, а существо из сказки, удивительно все-таки. Дима протянул руку, прикоснулся к прохладной щеке, а тот, что был Федей, потянулся за ладонью, потерся об нее. Смотрел так беспомощно, что сердце щемило. Дима растянул петли, освободив ему руки, он кротко и благодарно улыбнулся в ответ. Дима зачерпнул воды и погладил следы от веревки на запястьях, они тут же исчезли.
- Видишь, не такой уж ты и страшный. А боялся, помнишь? Что тварь зубастая, вонять будет, противно… А получился красивый, нежный…
Он провел по нему масляным взглядом, сглотнул, потом встал, торопливо скидывая одежду.
- Эх, прости Федя…
Дима залез в яму, и стал гладить его по бледной коже, ласкал прохладную чешую, спускаясь от ребер вниз, а он подставлялся под горячие до боли руки, чтобы человек, которому нравится его трогать, не останавливался и не оставлял его. Пусть сжимает плечи, переворачивая в тесной яме, как ему удобно, хватает за волосы, чтобы грубо потянуть голову, лезет раскаленными пальцами в сокровенные места и называет странным именем.
На ягодицах чешуйки были мелкими и хрупкими, больше похожие на тонкий слой перламутра на коже. Дима пролез туда, где ложбинка замыкалась, вставил два пальца, грубовато растянул, заставил гибкое тело выгнуться. Хвост извивался под ним, стараясь улечься поудобнее для него, для Димы. Чтобы больше открыться, не мешать, выставить себя под углом, который нужен горячему, как огонь, человеку. Он никто без людей, он испарится каплей росы на рассвете, в нем и души-то нет, а его истлевшую искру осталось напоить рекой, чтобы предать тело воде навсегда. Он и так соткан из боли и жажды, человек все равно не сделает хуже, чем огонь. Поэтому пусть делает с ним все, что хочет. Человек грубо суетился сзади, прошелся ладонью по его члену, резко дернул на себя. На мгновение от неожиданной острой боли в нем всколыхнулась ненависть, чужая, непонятная. Вспыхнула зарницей, прошлась по мышцам судорогой, но страх был сильнее, и он заставил себя терпеть, расслабиться, стать еще мягче.
Дима возился в яме, клеенка сползла и вода почернела от земли. Они измазались грязью, пока Петров резко двигался вместе с ним, хрипел в затылок, притягивая к себе под животом. Потом вдруг вздрогнул и остановился, продолжая крепко прижимать.
- Ты что? Савка, зачем…
Сава стоял над ними, сжимая в руке пустой шприц. Взгляд у него был холодный и решительный. Он молча смотрел, как Дима медленно выскользнул, отстранился, а потом всей тяжестью навалился обратно. Тело под ним беспомощно скользило в грязной жиже.
- Мама сказала, река не примет добровольную жертву. Нельзя его топить. Слышишь?
Он подтянул Петрова за плечи из ямы, с трудом перевернул на пол.
- Не вернется мама из-за него! – Крикнул Сава ему в лицо. - Ничего не получится!
Обездвиженный Петров смотрел на него снизу вверх.
- Савушка, - выговорил он начинающим неметь языком. - Мы в следующем году… еще приедем, хочешь? Ты что?..
- Не успеем. Три года уже пройдет. У нее нет больше шансов. Понимаешь?
Сава потащил голого Петрова к выходу, то матерясь, то выговаривая слова из русальной песенки. А в доме стало совсем темно, солнце скрылось за верхушками сосен, но жара снова подбиралась к яме. Вода без клеенки ушла в грязь, кожа начала сохнуть, оставаться здесь больше было нельзя. А куда же одному? Надо ждать людей, они воды принесут. А если насовсем ушли? Он так и иссохнет здесь?
Дверь снова отворилась, Сава быстро подошел к яме и наспех зацепил холодные руки и голову в петли. Он не сопротивлялся, он верил, что так надо, лишь бы человек не уходил из не оставлял его одного. Но Сава ушел, снова обрекая его на жажду, огонь и безумие.
Он не помнил потом, как его вытащили из ямы, напоили горечью. Питье не принесло облегчения, наоборот, стало жечь изнутри, ему казалось, что кожа посерела и осыпалась струпьями, а весь мир вокруг засыпан пеплом. Но самое страшное было впереди. Его обвязали веревкой по груди, вытянули наружу. Перед домом на берегу ослепительно сияло пламя. Костер трещал и сыпал искрами, а его тащили все ближе.
Сава перекинул веревку через высокую ветвь, он собирался поднять его над костром. И бросить прямо а ад.
Он шептал мольбы пересохшими губами, но никто не слушал, бил хвостом по земле, цепляясь ощетинившейся чешуей, но ее вырывало из кожи, она разлеталась, чтобы тут же истлеть в воздухе.
- Не бойся, Федор! – Кричал кто-то над ним. – Не сгоришь! Давай, давай, прыгай!
Веревка натянулась, впиваясь в кожу. Он собрал последние силы, и, ударив хвостом по земле, прыгнул прямо в костер.
***
Очнулся Федя от пробиравшего до печенок холода. Он лежал на сырой земле и смотрел в тающие в рассветном небе звезды. Что за дрянь они вчера пили-то? Петров сам что ли гнал?
Медленно в памяти всплывали жуткие горячечные глюки, Федя содрогнулся. Потом резко сел, подтянув к себе колени. Это ж надо было так упиться! Через костер голый прыгал, а потом на земле уснул, весь в грязи и серых струпьях. Федя сковырнул с коленки тонкую круглую пленку, но рассмотреть не успел, а может, показалось. Не сразу встал, шатаясь, словно ходить разучился. Спустился к реке умыться и замерз еще сильнее, туманная дымка тянула с реки влажный холод. Кто-то шмыгнул за осокой, и Федя, переступая острую, как бритва траву, прошел вдоль берега.
Сава вздрогнул, когда увидел его, но встал и сразу отдал свою куртку. Феде совсем неловко стало. Он вспомнил, как Сава стонал на печке когда-то, а он тут перед ним мудями трясет. Он оделся, подтянув подол.
- А где… Дима? – Спросил он глухо.
- Мама не захотела возвращаться, - произнес Сава.
- А-а.
Федя совсем туго соображал с похмелья. То, что мама у Савы здесь утопла, он помнил. Он зябко потер ступню о другую ногу.
- Она Диму забрала, - объяснил Сава. - А я…
Он застыл, глядя на воду.
- Я никому не нужен.
- Как это – забрала?
Федя почуял неприятный холодок между лопаток. Словно промелькнуло видение жуткого сна перед глазами, неуловимо коснувшись у шеи ледяными щупальцами.
- Сразу. Я хотел их поменять. Диму – реке отдать, а маму назад вытащить. А она не захотела. С ним вместе решила остаться. Она выбрала его.
Сава вытер глаза, а Федя попятился. Ему хотелось закричать; тягучее, черное ощущение ужаса и беспомощности накатило, вышибло дух. Он развернулся и побежал в дом, но переступив за порог, споткнулся, заметив яму. Потом медленно подошел, глядя на черное нутро с грязью и колышки с веревками. Он помнил, что там становилось легче. Там было хорошо и уютно, даже когда больно. И совсем не страшно.
***
Сава опустил венок в воду. Он машинально сплел его, но солнце светило все ярче, а он остался один. Ничего у него не вышло, в том году Пашу-бомжа зря уморили, а сейчас и Дима сгинул. А Дима ведь его любил по своему. Жалел… Заботился, хоть и за деньги его матери. Но не оттолкнул, даже когда Сава ночью к нему приходил. И маму по правде хотел вернуть, сам предложил приехать. Даже если надеялся, что Сава потом успокоится и отстанет, не важно. А теперь и Дима с мамой будет, а он один, никому не нужен.
Он встал, скоро уж дед приедет, надо бы собраться… Федя этот еще. Мама сказала, если не вернуть его – река разгневается. Нельзя гасить искры невинных, нужно его вывезти, корнем плакун-травы поить до Ильина дня, пока не уйдет из него черная вода и холод. Из костра купальского разгорелся огонек, теперь беречь надо. Сава зацепился за эту мысль – хоть что-то правильно сделать, как мама говорила.
Но Феди нигде не было. Куртка на пороге лежала, Сава нервно оглянулся, глядя на воду. Он подбежал к берегу, звал его, пугая птиц над рекой, потом сделал круг за домом. И вдруг, заглянув в окно, заметил что-то в яме. Федя лежал на клеенке, обняв себя за колени и дрожал от холода.
Сава залез к нему, укрыл себя вместе с ним спальником и прижался сзади. Хотел сказать что-то, что хорошо всё будет, прощения попросить, но вместо этого сам разрыдался. От жалости к себе, от одиночества, от того, что вокруг так холодно и темно.
- Ты не один, слышишь? Федь? Ты не бойся. Я тебя согрею. Хочешь?
Он чувствовал, как Федя перестал дрожать, расслабляясь понемногу. Накрыл ладонью руку на своей груди, которой Сава прижимал его к себе. Ощущая тепло, ласковое, трепетное, которое шло от сердца по всему телу. Феде снова казалось, что все было сном, он хотел тепла, ему нравилось, как жар раскрывается в нем цветком и растекается под кожей от одного только прикосновения.
Только бы человек никогда не отпускал его от себя. Пусть делает, что хочет, и называет странным именем, лишь бы не возвращаться в черный холодный ужас. Он все стерпит и будет послушным, он верит ему и не будет больше бояться.
Лишь бы не оставлял его одного.