Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

иллюстрация к ориджу

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Степашка и письмо счастья

Фандом: ориджинал
Жанр: школьно-романтическая зарисовка
Рейтинг: R
Предупреждение: нецензурная лексика

Сначала Степашка хотел выкинуть "письмо", но потом задумался, кто мог его подкинуть, и зачем, и повертел бумажку в руках. На обычное издевательство не похоже, почерк незнакомый, явно девичий. Какая-то младшеклассница ранцем ошиблась. И спам достался ему, а что теперь с ним делать? Перепишите три раза, - гласило "счастливое письмо" - и раздайте трем хорошим друзьям, иначе... От дальнейшей своей участи Степашка мысленно содрогнулся и снова стал ругать себя, что сразу не выкинул писульку. Теперь ведь придется переписывать. Правда, трёх друзей у него нет. Точнее, вообще ни одного нет, а если он кому и подсунет такую "прелесть", то представить даже было страшно, что с ним сделают одноклассники. Потому что был Степашка изгоем... Не так давно, конечно, в новой школе он всего три месяца, но участь его уже сильно угнетала. И прозвище дурацкое. Ну а чего ждать то еще, если тебя зовут Степанов Паша? Даже учителя иногда оговаривались. А одноклассники подхватили новый ник сразу, поизвращали на разные лады, да и забыли настоящее имя.
За что они его невзлюбили, он так и не понимал. В учебе не отставал, напротив, почти по всем предметам в лицее они ушли вперед, и здесь материал был уже знакомый. Алгебра и так легко давалась, английский с первого класса учил, разве что физика с русским хромала.
Может, потому что списывать не давал? Так они сами начали - как попросили, так и дал. Чай, не шестерка, на: "Степаш, дай-ка сюда тетрадку, проверю что ты там нарешал", бежать сломя голову через три парты и ждать, пока Невзоров будет переписывать домашку своим корявым почерком. Или этого от него и ждали?
А, может, внешность у него такая... Ну да, семья небогатая, на модную одежду денег не хватает, а на рынке что перехватить - в самый раз. Не хуже других. Стрижка обычная, можно и покороче, вроде не прыщавый, не карлик, самый обычный, в общем. Тем не менее, через недели три к нему присмотрелись, прозвище приклеили намертво и присвоили статус классного изгоя. Не то, чтобы гнобили уж слишком, до лохушки-Надюшки ему было далеко (кстати, она почти сразу признала в нем "своего", но получив мягкий отказ разделить с ней ее первую парту, тоже стала тихо его ненавидеть), все-таки он был не дурачок, чтобы вестись на тупые провокации и реагировать на жестокие шутки, но порой приходилось терпеть. И Степашка терпел. И мысленно валил все беды на менталитет поселка городского типа. А чего еще ждать от полусельской школы. Некультурные они, вот. Вместо уроков даже могли собрать учеников и вывести на поле, копать директрисе картоху.
Тогда Степашку стали обстреливать корнеплодами, но он в обиду не дался и секция стрельбы в предыдущем лицее здорово помогла - от его метких бросков в лоб получил даже Невзоров. Потом тот, правда, догнал и чуть не закопал его в колею, но коронный бросок до сих пор заставлял Степашку улыбаться, да и некоторые одноклассницы посмелее (парни перед своим главарем и слова бы не сказали) до сих пор могли припомнить Славе синяк на лбу, с которым он красовался полторы недели.
Все эти полторы недели Степашке приходилось старательно избегать Невзорова на переменах. Так, кстати, не он один поступал. Слава был грозой всей школы - его и одинадцатиклассники побаивались. Коренастый, со специально не выбритой щетиной (это когда у Степашки и у большинства других даже намека на пушок не наблюдалось), с лихой челочкой, выбеленной перекисью и почти налысо стриженным затылком, он мог позволить себе курить в туалете, усмехаясь в лицо учителю, и хватать за попы девчонок, не боясь получить в ответ рюкзаком по наглой морде. В общем он был королем десятого "Б" и всей остальной школы, и никто не мог с этим ничего поделать. Только терпеть...
И Степашке тоже приходилось терпеть. То, как Славик колет булавкой его всю химию, заставляя мечтать когда-нибудь вырасти в стоматолога, заиметь Невзорова своим пациентом, и все ему припомнить. То, как он, проходя мимо, может вдарить его под ребро, или пнуть, чтобы не расслаблялся, или запереть в раздевалке после физры, пока полуглухая вахтерша не услышит снизу крики о помощи. Еще Невзоров мог какую-нибудь дрянь в ранец подложить (ну, сам бы руки марать не стал, а вот кому-нибудь идею в приказном порядке подкинуть - запросто), от него всего можно было ожидать.
Поэтому к неожиданной находке Степашка сначала и отнесся подозрительно, но кроме ужасов от нераспространения спама дальше, она ему ничего страшного не сулила. Подумав хорошенько, Степашка вздохнул и полез искать розовый фломастер. Тоже подсунет кому-нибудь. Главное, чтобы не застукали, а там разберется...
В записке, к тому же, говорилось о том, что загаданный Степашей человек в течении трех дней признается ему в любви. Заранее зная, что ни одна душа в него за три дня не влюбится, скептически настроенный Степашка, чтобы уж наверняка не сбылось, загадал Славу Невзорова. И даже поспорил сам с собой на щелбан, потому что одна его половина жутко смеялась над другой за веру какому-то идиотскому письму счастья...
Но мысль его позабавила. Степаша представил себе, как Славик выходит к доске и перед всем классом просит у него прощения за все подлости и, смущаясь и краснея, признается в любви. Обхохочешься.
На следующий день к доске вызвали его самого. На нелюбимой к тому же физике. Хорошо хоть, додумался заранее написать на запястье формулы, которые никак в голове не укладывались. Сработало на "четверку" за неуверенность формулировок. И все бы ничего, но глазастый Невзоров углядел, как он поглядывает куда-то, и пожаловался учительнице:
- А Степашка со шпаргалки списывал! - Возмущенно пропел он.
Учительница скривилась, но попросила показать ладони.
- Неправда, он врет, как всегда, - от испуга не краснея, выдал Степаша и показал руки.
- Пусть рукав задерет! - Потребовал Невзоров.
Четверка висела на волоске. Степаша аккуратно приподнял рукава на обеих руках и продемонстрировал чистую кожу с просвечивающимися венами.
- Ой, да садись уже, - отмахнулась Жанна Валерьяновна.
Степашка едва удержался, чтобы не показать "фак" злобно щурившемуся на него Невзорову. На уроке безопасно, но впереди-то перемена, тот ему и так не простит, что сумел всех обхитрить. Поэтому оставшийся урок он потратил на тщательное и незаметное смывание формул с тыльной стороны запястья.
На следующий день признания от Невзорова тоже не светило. У Славы было совсем не романтическое, а даже похотливое настроение. На перемене он стал заниматься своим излюбленным делом - подкрадывался к девчонкам, которые непредусмотрительно облокачивались о подоконник, чтобы полюбоваться первыми белыми мухами, и имитировал с ними половой акт. Пока жертва ничего не подозревала, все угорали, зажимая рты кулаками, а потом, видя, как одноклассница, наконец, замечает непотребство и краснеет, ржали над ней в голос. Когда Слава совсем потерял стыд и пристроился к не ожидавшей подвоха молоденькой практикантке, Степашка не выдержал.
Что-то в нем вдруг закипело и готовилось взорваться. Мир стал похож на замедленную съемку в кино, когда он расталкивал одноклассников и молча подходил к Невзорову сзади. Они удивленно расступались, но когда он дал Славе смачный пинок под зад, со всей дури впечатав тому кроссовок в мягкое место, и Невзоров, не удержав равновесия, повалился на девушку, на мгновение повисла беспощадная оглушающая тишина. Практикантка ойкнула. Невзоров, с выражением разбуженного кинг-конга медленно обернулся и навис над Степашей, и вся безбашенная смелость вдруг так же ойкнула и улетучилась. Не сводя со Степаши тяжелого взгляда, Славик медовым голоском извинился перед практиканткой и пообещал ей проучить неуклюжего обидчика, по вине которого он ее задел.
- Что вы, что вы, - залепетала студентка, - подумаешь, случайно столкнулись...
Но Невзоров был непреклонен. Схватив Степашку, как провинившегося котенка, за шкирку, он потащил его в сторону туалета. Сперва опешивший, Степаша вдруг начал отчаянно вырываться под улюлюканья провожающих одноклассников, бил пятками, пытался царапаться и кусаться, и как мог спасал свою жизнь.
Но произошло невиданное чудо - когда они подошли к туалету, оттуда вышел седой капитан третьего ранга, преподаватель ОБЖ, и, оценив стратегическим взглядом ситуацию, гаркнул на лихую компанию, отправив их на урок.
Невзоров нехотя выпустил Степашкину шкирку. Обрадовавшись отсрочке, тот ретировался на физру, радуясь, что пришел в школу в спортивных штанах, и не придется идти в раздевалку. Обычно в спортивной форме появляться было, конечно, неприлично, но классная руководительница приболела, за внешним видом следить было некому, и за неделю они совсем распоясались. Славка, вон, на физру вообще только в джинсах ходил.
Но радовался Степаша рано. Такого Невзоров ему не простит. Никогда. А в его взгляде, который он не сводил с него весь урок, прожигая дырку в футболке, пока они нарезали круги по залу, а потом по очереди подтягивались и отжимались, явно читалось, что смерть Степашкина будет медленной и мучительной.
К концу урока он уже успел занервничать и продумывал план побега. Ему-то и бежать недалеко, дом из окна видно, две минуты на дорогу, и, потихоньку подкрадываясь к выходу из спортзала, Степаша то и дело боялся вздрогнуть от неожиданного звонка, как знака начать свою "стометровку" не на жизнь, а на смерть.
Но Михал Михалыч отпустил их даже чуть раньше, и от неожиданности Степаша помедлил пару секунд, не поняв, почему все тоже пошли к выходу.
И он побежал...
Но недалеко. Прямо за дверью его крепко перехватили, скрутили руку за спину и, особенно не церемонясь, потащили по пустому пока еще коридору вниз, к раздевалке.
Каким образом Славик оказался за дверью раньше него и еще так ловко поймал беглеца, волновало Степашу меньше всего. От болевого шока вывернутой руки у него непроизвольно выступили слезы, и сопротивляться он не думал, но хватку Невзоров не ослаблял всю дорогу. Облегчением служило разве только, что они были одни, и никто за позором не наблюдал, но зная, что Славик будет его бить, и бить сильно, особенно это не радовало. А когда они спустились в подвал, а Славик толкнул его в темную комнатушку, так что Степашка повалился на бетонный пол и чудом уберег затылок от скамейки, душа совсем ушла в пятки, и захотелось забиться куда-нибудь в темную щелку. Невзоров в бешенстве был неуправляем. Он запер дверь на задвижку, потом повернулся и с каменным лицом стал расстегивать ремень.
Степашка при мысли о порке сначала засмеялся про себя над незавидной своей участью, потом покраснел.
- Штаны снять, позу раком, - мрачно приказал Невзоров.
Почувствовав себя угнетаемым пленником концлагеря, на полу в мрачном подземелье, Степаша напрягся изо всех сил и геройски ответил чересчур севшим голосом:
- Иди в жопу, Невзоров, дружков своих будешь пороть.
Покручивая в руке пряжку, Славик склонился над ним, а потом кинул ремень в сторону и одним движением за подмышки поставил Степашу на ноги.
- Да кто же тебя пороть будет, вон большой какой вымахал, таких уже не выпороть. А вот выебать тебя хорошенько, чтобы место свое знал - это поможет.
И, не давая расслабиться, дал под дых спереди, заставляя согнуться, а потом сделал подсечку за коленями, и прижал к скамье в нужной позе.
- Ты ж совсем обнаглел, Степаш. Ты ж как нарывался-то!
Не веря своим ушам и вообще в реальность происходящего, Степашка замер, а Невзоров уже легко сдернул с него спортивные шаровары и недвусмысленно похлопывал по ягодицам.
- Невзоров, - осторожно позвал Степашка, заметив легкое замешательство. - Слав... Ты чего это? Может, хватит уже? Не надо, а?...
На последней фразе Славик словно очнулся и потянул вниз степашкины трусы.
- Конечно, надо, Степаш, ты ж сам это знаешь.
Почувствовал холодные пальцы на заднице, Степаша дернулся, стал выворачиваться.
- Отпусти!!!
- Будешь шелковым, воспитанным, как и положено порядочному Степаше, - не реагируя на сопротивления, продолжал Славик.
Когда сомнений в действиях Невзорова не осталось, Степашка похолодел от отчаяния. Он пытался представить, что спит и сейчас проснется в ледяном поту дома в мягкой кроватке, но острое ощущение царапающих кожу между ног ногтей возвращало его в реальность. И, не видя спасения, он закричал, как ненормальный. Голос, правда, от волнения сильно охрип, да еще и проклятый ком в горле заставлял глотать звуки, но Степашка кричал все, что придет в голову, о том, что лучше пусть его изобьют, хоть при всех, пусть калекой сделают, всякие ужасы предлагал с собой сотворить, но только не это.
Он бился под Славиком без возможности выбраться, скулил, умолял, ругался матом, и вдруг замолк, глотая прорвавшиеся рыдания.
- Фу, бля, - сплюнул Невзоров, поднимаясь. - Своими соплями всю охоту отбил.
Степаша молча продолжал вздрагивать, даже не заметив, что его отпустили.
- Хрен с тобой. - Славик оглядел на последок скорченную голозадую фигуру и пошел к двери. - Живи уж.

Все воскресенье Степаша провалялся в постели.
Только один раз за день зазвенел телефон, и, с гудящей от настырных гудков головой подойдя в прихожую, он поднял трубку.
- Степаша, ты? Я тебя люблю, - сказала трубка.
- Хорошо, - ответил Степаша и положил ее обратно.
Потом посмотрел на себя в зеркало, медленно поднял руку, и дал себе в лоб щелбан.

В себя к понедельнику он не пришел, и школу прогулял. Мама хотела вызвать скорую, отец предложил ремня, но Степаша ото всего отказался, и был такой бледный и несчастный, что его оставили в покое на всю неделю. Ночами его преследовали кошмары, ему снился Невзоров, его член и пальцы с криво стриженными ногтями. Иногда Славик во сне раздваивался и членов и пальцев становилось в два раза больше. Он догонял его, на ватных ногах во сне далеко не убежишь, махал перед лицом ремнем, заламывал руки и зацеловывал во всякие срамные места. На утро Степаша крался в ванную и подолгу принимал душ. Так симулировать он никогда бы не стал, решили родители и не трогали его. А потом случились каникулы, и он потихоньку стал поправляться.
Даже классуха в последний день позвонила. Попросила принести хотя бы справку от родителей с объяснениями и напомнила про сменку.
Собравшись духом, Степаша все-таки превозмог стыд и страх и пошел в школу. Но, как оказалось, боялся он напрасно. Его вообще никто не замечал. То есть совсем. Не обзывал, не дразнил, даже учителя, словно сговорившись, либо забыли о его недельном отсутствии до каникул, либо не заметили возвращения.
К тому же он не успел отстать, и внезапную контрольную на алгебре, которую никто не ожидал в первый день после каникул, написал раньше всех и, во избежание нежелательных подсказок остальным, учительница, как обычно, освободила его на пять минут раньше.
Радуясь тихим коридорам и свободе идти по ним домой после последнего урока, Степаша на свою голову наткнулся на седого ОБЖешника, который вызвал его на срочную подмогу что-то куда-то перетащить.
Пока они ковырялись на складских подсобках с пыльными флагами и разобранными воздушками, в школе произошло ЧП. Из маленького захламленного окошка Степаша разглядел скорую с мигалками, но все быстро стихло. А когда капитан третьего ранга его, наконец, отпустил, начались уроки второй смены, и из своих, чтобы расспросить о происшедшем, никого не осталось.
Но уже подойдя к дому, "своих" он все же встретил.
Сияя счастьем на небритом лице, Славик Невзоров поймал его в распростертые объятия у подъезда.
Уворачиваясь от слюнявых поцелуев, Степаша требовал причину такого внимания.
- Да ё-моё, мы ж все решили, что это ты из окна долбанулся! Прости, Степашок, довели мы тебя, наверно. Только больше не прыгай...
- Сам ты долбанулся, Невзоров, я что, на психа похож, из окон прыгать?
- В кто ж тогда? Скорая не за тобой приезжала?
- А если б приехала, я бы сейчас пришел что ли?
Славик нахмурился и почесал затылок.
- Ну да, выходит не ты. Но ты тож не вздумай там, а то мало ли какие мысли в голову лезут...
Невзоров приобнял его за плечи и увел в темноту подъезда, прочь от соседских глаз.
- А ты на меня не обижаешься? Я ж это любя...
Степаша почувствовал, как мгновенно высохшие губы не желают шевелиться. Ему вспомнился один из своих снов, по спине побежали холодные мурашки.
- Что, "любя"? - С ужасом переспросил он.
- Да не переживай, - успокоил Славик, - хочешь прикажу всем, чтобы не дразнили больше? А, Павлуша? Павлик?
- Э-э, нет, так не надо, - скривился он в ответ. - Степаша не так обидно.
- Ну, как еще... Пашком хочешь, будем звать?
- Угу.
Какая-то мысль не давала Степаше покоя, но сформулировать никак не удавалось.
- Слушай, Невзоров, - наконец, нерешительно спросил он. - А ты чего это... ну потом...
- Чего?
- Ну... ты что, правда, это все серьезно сейчас?
- Не знаю, - Славик пожал плечами. - Вот понимаешь, вдруг подумал я, что несправедливо это всё. Ты парень нормальный, вроде. Ну, выглядишь лошковато, но, может, потому что приезжий, у вас так принято. В общем, не знаю, что на меня нашло, но...
Невзоров запнулся и в сумраке подъезда разглядывал его лицо. Потом махнул рукой:
- А, хрен с ним!
И одной рукой притянув Степашу за загривок, полез целоваться, пока другой ладонью мягко нащупывал сквозь штаны степашкин член. Не замечая, как толкается в чужую ладонь, Степаша что-то стонал Славику в рот, и после особенно сильных пожатий и трений, повис на его плечах с подкошенными коленями.
На втором этаже кто-то зашумел замком, и Невзоров отстранился, поправляя на ошарашенном и раскрасневшемся Степаше куртку и штаны.
- Чего-то заигрались, - оправдался ему Славик. - Ну ты, это... Давай, до встречи. Я еще зайду.
Степаша молча кивнул, и проковылял к своей двери.
Дома он упал на кровать, раскинув руки, и, превозмогая стыд, упивался непонятным сладким предвкушением. Не совсем понимая, к чему это предвкушение приведет, и не лучше ли пойти забрать документы из школы от греха подальше... Степаша вспомнил, как Невзоров по-взрослому его целовал и щупал, и решил, что это все-таки лучше булавки и пинков. И гораздо приятнее, признался он себе в конце концов.

Уверен Степаша был в одном.
Щелбанами он теперь перед собой не отделается, а сомнительные записочки с девчачьими писульками впредь будет рвать на мелкие кусочки, не читая. Мало ли.

Конец.
22 августа 2008

---

Ловушка для синьора

Фандом: ориджинал
Размер: мини
Жанр: romance, пвп
Рейтинг: R
От автора: навеяно эпизодом из аниме «Печальная Белладонна»

К концу празднества с молодым синьором стало твориться что-то неладное. Может, переусердствовали музыканты, может, ударило вино в голову... А впрочем, рыжий шут всего один раз наполнял его бокал, с чего бы стало так жарко и тяжело дышать?
Или это ведьма отравила его? Даром что ее клетка висит на толстой цепи, а сама она неприлично развалилась, болтая ногами между кованых прутьев.
Зря не сожгли забавы ради, решил синьор, когда старуха поймала его взгляд и подмигнула, попивая лучший амонтилльядо из его погребов. А все затея рыжего бездельника - вместо того, чтобы празднично сжечь ее живьем прямо в клетке, шут предложил угостить ведьму хорошим вином, а потом споить за компанию и благородных дам, дабы увидеть разницу или убедиться в ее отсутствии. Потеха так понравилась гостям, что костер жечь раздумали, а вино потекло рекой.
Молодой синьор не выдержал взгляда ведьмы, вновь нахлынувшая волна жара заставила его прикрыть глаза. Одежда вдруг стала казаться тесной и тяжелой, синьор схватил свой пышный ворот, но тут же отпустил, приходя в себя. Не хватало, чтобы гости заметили хоть одну развязавшуюся тесемку на одежде или лишнюю складку на идеально подогнанных нескольких слоях белой парчи.
Из нее шили одежду для всех поколений рода дона Бланко, с тринадцатилетнего возраста наследников. Синьор носил только белое уже шестой год, высокомерно храня в недостижимой простому люду чистоте не только одежды, но и тело. Ни один слуга не был достоин прикасаться к коже господина, разве что шуту было дозволено подавать ему вино или ползать у ног, и уж тем более ни одна куртизанка не могла похвастаться, что знала объятия юного Бланко.
Но с новым приступом бледные щеки синьора окрасились румянцем, а с губ едва не сорвался стон. Он испуганно оглянулся - не заметил ли кто внезапного недуга, но красные лица вокруг плыли в тумане, не видя ничего, кроме себя.
Синьор медленно встал, пляски и хохот окружали его, сливаясь в цветном калейдоскопе, и только за поворотом залы он смог выдохнуть и провести ладонью по лбу.
Что-то невыносимое и сладкое жгло кожу на груди, и синьор уже не сдерживаясь, терзал пальцами одежды, порвав кружевной ворот, добрался до шеи, на ходу расстегивал тяжелый, расшитый жемчугом пояс.
Он слышал только свои шаги в пустой анфиладе, весь грохот остался внизу, все слуги были там, но вдруг понял, что не один.
Тени хранили молчание, пока синьор всматривался в пустоту. Стараясь сдержать дыхание, он неожиданно для себя позвал в темноту:
- Россо? Россо, подойди ко мне.
Все еще наблюдая, как во тьме плещутся несуществующие созвездия, синьор протянул руку, уверенно ожидая ответа.
Но когда скособоченный рыжий кривляка выступил из-за колонны, уверенность покинула его.
Синьор жадно всматривался в него, словно видел впервые, уже было опустил руку на его яркие кудри, но пришел в себя и отослал его прочь.
Шут тут же исчез.

Он не поднимал взгляда на своего господина, он трепетал и боялся, он выжидал.
Он чувствовал себя охотником, а белое пятно, сверкающее во мраке залов, было его жертвой. Но позовет ли синьор его снова? Позволит ли прикоснуться к себе, хоть кончиками пальцев дотронуться до мраморной кожи, чтобы убедиться, что она живая?..
Или ведьма жестоко обманула его, и щепотка пыли, которую он бросил в бокал - яд, и господин умрет?
Шут в отчаянии схватил себя за космы, но его нерожденный вой прервал далекий шелест и судорожный выдох, полный сладости и обещания. Тут же выскочив из своего укрытия, Россо побежал за синьором.

Путаясь в одеждах, дон Бланко распластался на кровати. В полубреду он водил по своему телу руками, дергался и метался по постели, то едва дыша, то, напротив, постанывая. Лоб его покрылся испариной, а из зажмуренных глаз словно собирались хлынуть слезы.
Истома терзала его, неведомый ранее жар захватил все его члены, ладонями он то ласкал себя, то хватал, пытаясь унять непонятный зуд.
Россо сам покрылся потом от увиденного.
Осторожно, словно пытаясь не спугнуть редкого зверя, он подкрался к краю кровати. Синьор все еще вызывал в нем благоговение, Россо не решался прикасаться, но просто смотреть не было сил.
Он начал с обуви синьора, стараясь не задеть его ног своими неуклюжими пальцами, снял башмаки и положил у кровати. Потом, борясь со страхом, легко дотронулся до белой ступни, но одернул руку.
Белая ткань рвалась под руками синьора, несколько жемчужин скатились по шелку, и Россо попытался снова.
Мягко, но все уверенней, он поймал пятку, ощупал ногу до колена и, задыхаясь от волнения и счастья, залез на кровать.
Синьор запрокинул голову, оголяя в растерзанном вороте шею, он так и не смог снять расшитый пояс, теперь хватая себя через одежду.
Россо навис над хозяином, как хищник над беспомощной жертвой. Он любовался им, жадно вглядываясь в каждый кусочек открывающейся кожи. Слои парчи расходились, как лепестки цветка под его осторожными руками, бутон раскрывался, дурманя ароматом возбуждения и просыпающейся похоти. Все больше распаляясь, шут уже рвал одежду, раскидывая кружева, чтобы быстрей добраться до нагого тела.
Наконец, он едва не задохнулся, синьор выгибался под ним, стонал уже не переставая, и рабский мир шута рушился у него перед глазами.
Это не божество, осознал он, не холодная мраморная статуя, это даже не господин... Распаленный плотской жаждой мальчишка трепетал на влажных простынях, а никакой не синьор, его мольбы были так бесстыжи и страстны, что Россо, уже теряя разум от желания, облизнул сухие губы и кинулся на него, чтобы, наконец, утолить свой голод.

Вместо рук синьора на его теле теперь были смуглые и грубые ладони шута, они мяли белую кожу, оставляя следы; острый на шутки язык теперь был хозяином всех тайных мест на теле бывшего господина, горячие губы пили и не могли напиться его соками.
Голос синьора охрип от стонов, но никто бы и не услышал криков, когда жадный шут, обезумев окончательно, распинал его на кровати, все шире и шире пытаясь раздвинуть податливые колени, все глубже падая в ярко-красное пламя, искры которого словно окутали обоих, сплавляя воедино.

Синьор очнулся на рассвете, но плотные шторы не пускали ни одного луча, и он не сразу понял, где находится. Он не чувствовал своего тела, словно налитое свинцом, оно утопало в перинах, но стоило ему пошевелить одним пальцем, как по венам словно прошлись молнии; остатки жаркой сладости наполняли кровь, и вот он уже стал казаться себе легче пуха. Синьор поднял одну руку, привыкая к новым чудесным ощущениям, потом двинул второй и вдруг понял, что его ложе занято еще кем-то.
Но испуга не было, искры блаженства то и дело пробегали по коже, и сам не понимая, почему не кричит и не зовет прислугу, он выбрался из кровати и осторожно подошел к окну.
От тяжелой портьеры веяло холодом, это отрезвило синьора. Осознание приходило медленно, ледяные камни пола забирали его тепло, и когда дрожь взяла вверх, он с ужасом оглянулся на свою постель.
Ни простыни, ни его изорванная одежда, ни он сам больше не были белоснежными. Повсюду расцветали пошлые розы, и кожу то покалывало от их шипов, то ласкало лепестками. Боль от уколов и наслаждение от ласк смешивало чувства, переворачивая мир вокруг, тело его помнило весь ночной трепет, подавляя стыд, о котором говорил разум.
Юный синьор вдохнул глубже и опустился обратно в постель. Ноги замерзли, и его тянуло в тепло перин.
Бывший раб по-хозяйски впустил его под одеяло, и синьор послушно забрался в жаркие силки, из которых ему уже не суждено было выбраться.

~ Fin ~

---

"Розенрот" (Легенда о розе), сказка, R

Фандом: ориджинал
Жанр: сказка с элементами хоррора.
Рейтинг: R
Предупреждение: Страх, ужас, некоторый пафос, присущий легендам. И еще хеппи энд.

Много жизней унесла древняя легенда о великолепной сияющей розе, вечно алой и цветущей, с крутого склона обрыва Проклятых близ королевского замка. Сколько влюбленных юношей пыталось добраться до волшебного цветка, но они нашли лишь смерть. Сколько алчных до богатства и власти смельчаков сорвалось в пропасть, уже никто и не скажет. Их не считали и не жалели, тех, кто охотится за Розой Желаний - жадных глупцов или потерявших от страсти разум. Ибо издавна известно, что души их будут прокляты и никогда не найдут покоя, а тела погибших сгинут в темном потоке на дне расселины и никогда не будут преданы земле.

Шум приемов и балов всегда слишком быстро утомлял принца Янеша, а отличие от его единоутробной сестры, готовой веселиться дни и ночи. Кончалось всегда одинаково - он искал уединения на террасах или в оранжереях, как и в этот раз, желая успокоиться, глядя на ясное зарево заката с западного балкона. Это было его любимое место, а в час, когда заходило солнце, от края обрыва поднималось завораживающее свечение, вторя вечерней звезде своим волшебным светом. Зрелище всегда восхищало принца и увлекало больше частых приемов, к тому же, королевский совет с самого утра расстроил его, и, хотя бал только начался, ему было не до веселья.
- Я не в силах этого вынести, Янна, каждый раз я едва сдерживаюсь.
Принцесса, которой Янеш доверял все переживания, пожала плечами, и на ее миловидном, точь-в-точь как у брата, лице появилось выражение такого же недовольства.
- Я бы вызвал его на дуэль, этого выскочку! Но вместо этого я должен сидеть и слушать, как он разрушает в прах мои мечты о процветании Мартенбурга, не желая вступать в войну...
- Не горячись, братец, - Янна ласково приобняла принца, - он - маршал, и дуэль с ним - глупая затея.
- Отец теперь тоже не желает слышать о войне, он слушает только Розенштайна!
Янеш сжал губы, как объяснить это сестре, - это ведь он, наследный принц великого короля Карла, безуспешно пытается что-то доказать отцу и всему совету: что повзрослел, и его претенциозные проекты на завоевание соседних королевств - не просто мечты не наигравшегося в солдатиков мальчика...
- Отец хочет, чтобы ты повзрослел, мой принц, покажи ему, что борешься не с Розенштайном, а с его предложениями объединить провинции, попробуй, найди в них изъян. Или пойди на уступки, и к тебе сразу начнут прислушиваться.
- Уступки? - Янеш стряхнул с себя ее локоток, но Янна тут же вернула его на место, продолжая уговаривать.
- Если ты хочешь его уничтожить, не стоит идти короткой дорогой, придумай хитрость...
- Что еще за хитрость? - Удивился принц, пытаясь понять, к чему она ведет.
Задержавшись взглядом на кровавом сиянии у Проклятого обрыва, Янна склонилась к самому его уху.
- На войне ведь все годится, верно?
- Верно, сестрица, но насколько низко я должен пасть ради этой хитрости? Ты, к примеру, могла бы соблазнить фон Розенштайна ради меня?
- О, нет, нет, Янеш, только не я! Не желаю быть его очередной жертвой.
- Ну, это всего лишь слухи, не так ли? - Янеш никогда не верил славе фон Розенштайна, и удивился мнению сестры.
- Вовсе нет! Герцог фон Розенштайн побывал в спальнях каждой придворной дамы королевства, я знаю наверняка. И ни к одной из них он не возвращался снова.
- Но Янна! Тогда кроме тебя мне не к кому обраться! - Принц умоляюще посмотрел на сестру, но она лишь звонко рассмеялась в ответ.
- Да нет же! Я тоже тебе не подойду, прости, братец... По правде говоря, ко мне второй раз он тоже не вернется. Придумай что-нибудь другое. А я пойду веселиться, - колыхнув тяжелую портьеру, она исчезла в свете круглой залы, словно в пламени костра.
Янеш против воли усмехнулся. Чертов Розенштайн! Его ни в чем не превзойти! Если бы у принца была хоть одна возможность, одно маленькое чудо, или хотя бы одно желание волшебной Розы, он был бы счастлив, как никто.
Янеш поднял глаза.
Большое красное солнце повисло над горизонтом, окрашивая подступающие сумерки малиновым соком. Юный принц залюбовался последними бликами прошедшего дня, и недовольство на его лице постепенно уступало место благостному спокойствию. Напряженные ладони расслаблялись, и, когда сияние у края обрыва стало ярче, взгляд стал совсем мечтательным. Вместе с разгорающимися звездами в сгущающихся тенях алое тление Розы становилось все заметнее, оно рождало в душе непонятный трепет, волновало, заставляя желать невозможного, и дразнило тысячью соблазнов...
- И что бы пожелало Ваше Высочество, имея в руках волшебный цветок? - Тихий голос так неожиданно ворвался в мысли замечтавшегося принца, что он против воли вздрогнул и вцепился в мраморные перила пальцами, едва сдержавшись, чтобы не обернуться и сохранить королевскую осанку.
- О, простите, что невольно напугал, - продолжил незваный гость, пока принц придумывал достойный ответ. - Я лишь пришел принести извинения, мне показалось, Вы были расстроены решением вашего отца на совете.
- Вам показалось, - процедил принц, наконец. - Не стоило беспокоиться.
Хенрих фон Розенштайн облокотился о мраморную вазу рядом с принцем, теперь имея возможность сбоку заглядывать ему в лицо. Принц нехотя встретился с ним взглядом.
- А что... - Янеш не успел удержаться от вопроса. - Что пожелали бы Вы, попади Роза Вам в руки? О чем Вы мечтаете, фон Розенштайн?
Пожав широкими плечами, Хенрих оттолкнулся. Каменная ваза едва устояла на месте.
- Неужели я похож на человека, которому нужна Роза желаний, мой принц?
- А как же трон Мантернбурга? - Янеш не сдержал злости и сразу пожалел об этом, но отступать было поздно. - Влияние на моего отца, голос в совете, доступ к королевской казне, все это у Вас уже есть...
- Добавьте расположение дам, мой принц, - вставил Розенштайн.
Янеш вспомнил сестру, и осекся, чувствуя, как теплеют щеки.
- Так чего Вам еще нужно! - Воскликнул он.
В глазах герцога горело два маленьких алых блика Розы, к которой он возвращался взглядом, не замечая.
- Сперва скажите мне, Ваше Высочество, на многое ли Вы готовы пойти ради этого цветка, - сделав шаг, и встав за спиной Янеша, он указал на алые блики. - А я попробую назначить цену.
- Цену? - Переспросил принц. - Вы смеете предлагать мне сделку?
Янеш едва договорил, и сам понял ответ - это как раз то, что ему необходимо, Розенштайн, верно, потерял рассудок, и этим надо воспользоваться. Чего бы оно ни стоило!
- Я смею предложить Вам Розу желаний, мой принц, разве не ее сияние так часто приковывает к себе Ваш взгляд? Вы хотите ее, а я могу ее достать.
Положительно, безумен, - решил принц, не веря свалившейся на него удаче. Розенштайн хочет свести счеты с жизнью!
- Отлично, герцог, я согласен на Вашу сделку, - ему вдруг стало весело. - Назначайте Вашу цену и несите мне Розу!
Янеш было рассмеялся, но от взгляда Розенштайна ему стало не по себе.
- Сущий пустяк, мой принц, как Вы верно заметили, у меня есть почти все, кроме разве что трона, но, - он поднял руку, предупреждая возмущение принца, - трон Мартенбурга мне не нужен.
- А что же?
- Всего лишь расположение Вашего Высочества.
- И все? - Принц был ошарашен. Он подумал, что если бы герцог фон Розенштайн не подвергал критике почти все его предложения, выставляя полным идиотом на каждом совете, хорошее отношение заслужить можно было гораздо проще.
- Вы достойны этой Розы, а я достоин... Впрочем, не отвечайте сразу. - Он усмехнулся. - Возможно, Вам стоит посоветоваться с прекрасной Янной по поводу всех тонкостей королевского расположения. Ответа я буду ждать на бал-маскараде в Вашу честь в конце месяца, мой принц, а сейчас позвольте откланяться.
Розенштайн ушел, оставив Янеша недоумевать над своими словами.
Но прошло время. На праздновании в честь принца Янеша, Карл должен объявить его полноправным наследником, месяц подходил к концу, а принц, однажды заговорив с сестрой о сделке Розенштайна, пришел в еще большую растерянность. Герцог, продолжавший успешно высмеивать его планы, был по-прежнему невыносим. Никто во всем королевстве не позволял себе подобных шуток, но короля они веселили, и Янеш бесился молча.
И все же, Розенштайн предложил ему Розу, но цена! Янеш каждый раз краснел, когда думал о том, как герцог, должно быть, развлекся, когда принц с легкостью дал согласие. Ценой за Розу был сам Янеш - и это не укладывалось у него в голове.
Единственным объяснением было безумие. Розенштайн прыгнет ради него в пропасть и станет навеки проклятым - ради этого стоило пообещать что угодно!

На маскараде принц решился окончательно. Он избавится от любимчика короля, раз и навсегда.

С черной шелковой повязкой на лице, Янеш подошел к дубу в конце аллеи, как было условлено. Прямо за ним открывался живописный вид на скалы за пропастью, озаренной волшебным сиянием.
Королевский маршал не считал нужным следовать традициям и скрываться маской, но широкий капюшон закрывал лицо густой тенью. Когда принц прислонился к широкому стволу с другой стороны, он откинул капюшон и выступил на свет.
- Рад, что Вы согласились, мой принц. Но я должен быть уверен, что цена достойна риска... достойна проклятия Розы.
Янош сглотнул подступившее возмущение - он принц! Он стоит дороже всех проклятых роз! Но что-то в самой фразе смущало его, пока он, наконец, не осознал, что сам предложил за себя цену.
- Она... достойна. - Голос предательски дрогнул, но упрямый принц пошел до конца. - Даю слово.
- И еще кое-что, - закрыв Янеша от света, Розенштайн встал прямо перед ним, да так близко, как никто никогда не смел находиться рядом с его Высочеством - едва не касаясь его грудью, слишком близко, словно...
- Нет! - Не выдержав взгляда, Янеш закрыл глаза и отвернулся, открывая маршалу белую шею.
Но уже через мгновение теплые шершавые пальцы мягко, но настойчиво провели по щеке, поворачивая голову обратно.
- Ничего страшного, мой принц, мне хватит и одного поцелуя.
Борясь с собой, Янеш чувствовал, как кружится голова - все шло совсем не как он рассчитывал, фон Розенштайн снова играет с ним, он смеет прикасаться к нему, - тяжелые ладони сжали плечи принца, опустились на бока, на бедра, прошлись по ягодицам и вернулись к ребрам, оставляя за собой горящий след даже сквозь несколько слоев бархата, - Янеш хотел вырваться из унизительного плена этих рук, но оставался на месте, он хотел кричать - достаточно позвать стражу! покушение на его Высочество - и с Розенштайном покончено, - но что-то держало его сильнее давней мечты любым способом избавится от соперника, ведь стоит потерпеть совсем чуточку, и он покончит с ним навеки, маршала заклеймят позором после того, как он спрыгнет в пропасть. Или (Янеш в тайне надеялся, ведь нельзя упускать и такую возможность, Розенштайн настолько безумен, вдруг у него получится?) маршал принесет ему цветок, и тогда...
Тогда принцу придется сдаться окончательно на милость Розенштайна, и заплатить цену... Ни за что!
Янеш заставил себя открыть глаза и принять вызов.
Если у него будет Роза желаний, ни а какой цене не будет и речи.
Он вдохнул, как перед прыжком в воду, и сам потянулся навстречу Хенриху, чтобы поскорей покончить с унизительной "формальностью". Но едва они соприкоснулись губами, он не сдержал дрожи и снова застыл, испытывая смесь ужаса, неприязни, унижения, и вместе с тем сладости поражения, он позволял ненавистному Розенштайну владеть своими губами, чувствуя на языке вкус яблочного вина, подставлял шею мучительным укусам, от которых трепетали колени, и терял счет его рукам, которые, казалось, были везде: под лопатками, заставляя выгибать спину, на груди, безжалостно терзая завязки тонкой рубашки, стремясь проникнуть к коже, между ног, жаркой ладонью жестко и ритмично управляя всем естеством Янеша. Он не мог больше сопротивляться, сквозь стыд и нелюбовь его тянуло на неведомые запретные ласки, в которых он растворился и потерял себя, отвечая со всей возможной страстью, которой в себе никогда не подозревал.
Словно вынырнув с глубины, задыхаясь и с мутью в мыслях, Янеш все-таки расслышал уверенный голос Розенштайна:
- Цена понравится обоим.
И, хоть он готов был закричать от восторга, вдоль позвоночника прошел отрезвляющий холодок от отчетливого понимания - этого не будет никогда.
Он оттолкнул фон Розенштайна, потратив на это последние силы.
- Что ж, дело за Вами, герцог...
Хенрих непроизвольно облизнул губы, ему остановиться тоже стоило немало усилий.
- О, да, дело за мной, и, поверьте, аванс меня весьма устроил.
Янеш чувствовал себя настолько усталым и опустошенным, что пропустил это мимо ушей.
- Впрочем, не вижу повода ждать, - продолжил Розенштайн, напротив, полный энергии и сил, - я достану эту Вашу Розу, и сделаю это сейчас же.
Принц проводил его взглядом, до конца не веря в безумие маршала, что тот на самом деле собирается лезть по отвесному склону. Уже на краю Хенрих обернулся, и вспышка фейерверка озарила вышитый золотом герб на его груди - пять лепестков на черном фоне.
Янеш хотел крикнуть ему вслед, но не знал, что. Он понимал, что видит Розенштайна последний раз, сейчас его не станет, не об этом ли принц мечтал! Но что-то было неправильно, все произошло слишком быстро для его понимания: признание его правителем страны, неожиданное влечение Розенштайна...
Маршал так внезапно шагнул в пропасть, что Янеш сперва не понял, что произошло. Неуловимо в самом воздухе вокруг что-то изменилось, и он побежал, падая на самом краю на колени, надеясь, что Розенштайн каким-то чудом ухватился за край или за выступающий камень на крутом склоне.
Но отвесная каменная стена оказалась пустой и темной. Янеш не верил своим глазам. Скалы были настолько черными, что он не сразу понял, что именно было с ними не так: исчезли алые отблески, озарявшие пропасть. Розы больше не было.

Особенно злые шутники говорили, что маршал свихнулся с горя, когда старый король отдал правление сыну. Другие думали, что принц победил его на дуэли и скинул в пропасть. Многие придворные дамы печалились. А совет недоумевал - подобной выходки от молодого маршала никто не ждал.
Теперь принцу Янешу больше ничего не мешало готовиться к войне, как он всегда хотел. Слава полководца-завоевателя кружила ему голову. Он видел Мартенбург утопающим в богатстве, он жаждал признания, открытий, покорения бескрайних земель, и собирал армию, торопясь выступить как можно раньше.

На сороковой день войско было готово к походу. Янеш ликовал. До исполнения давней мечты ждать оставалось совсем недолго, он ложился едва не к полуночи, бесконечно проверяя припасы и оружие воинов, засыпал мгновенно, хоть и не чувствовал усталости, и вставал с рассветом. Все шло как нельзя лучше, а о ночном бреде, преследовавшем его в каждом сне, думать было некогда. Даже отдаленные слухи о проклятии, которое пало на Замок с исчезновением Розы, ропот которых уже доходил до его покоев, заботили не больше тучки в летнем небе.
Единственное, что Янеш позволял себе в суете и сборах, это любоваться на заходящее солнце. Теперь его багровому сиянию не вторили алые отблески с обрыва, и чернота пропасти казалась особенно зловещей.

Принц долго смотрел на скалы равнодушным взглядом, прислушиваясь к странному непонятному чувству - страха не было, ведь все кончено, Роза все-таки исполнила его мечту, даже обе сразу, избавив его от назойливого маршала заодно, Розы больше нет, нет! Заглушив смутный трепет, Янеш оттолкнулся от перил жестом, очень похожим на движение фон Розенштайна, но хруст ветвей внизу заставил его снова склониться над балконом.
- Эй! - Янеш пытался разглядеть силуэты в сумерках, злясь на стражу. - Кто смеет ломать королевский шиповник?
Раздался еще больший грохот, и у самого близкого ко дворцу вяза затряслись ветви. На шум из ворот выбежали несколько воинов. Дорожка не доходила до стен, и им пришлось лезть через шиповник туда, куда указал принц. Вяз снова содрогнулся, Янеш уже испытывал нетерпение от затянувшегося инцидента, но судя по крикам стражи, они увидели вора. Раздались звуки короткого боя, больше похожего на шум рукопашной драки, и все стихло.
- Вытащите его на свет, я хочу рассмотреть наглеца. - Крикнул Янеш страже.
И в ту же минуту из кустов по очереди полетели вверх какие-то похожие на мячи предметы, гулко отскочив от стен и перил, только один из четырех достиг балкона, приковав Янеша к месту ледяной волной ужаса. То была голова одного из королевских стражников, на лице которого навеки застыл мертвый страх, а залитые кровью слепые глаза остановились на Янеше.
Принц пятился до тех пор, пока не почувствовал спиной холодный мрамор вазы. Она качнулась и через секунду упала с балкона, но внизу что-то помешало ей разбиться вдребезги.
- Мой принц...
Янеш не узнал хриплый голос, словно тот раздавался из-под земли. Но он и не хотел узнавать. Зажмурившись и закрыв уши ладонями, он пытался представить, что ничего нет - ни струек крови, стекающим причудливым узором прямо к его ногам, ни черного ужаса под балконом, ни потустороннего голоса.
Но сквозь шум в ушах и бешеный стук сердца он снова его услышал - тот звучал прямо в голове.
- Я пришел забрать свой долг, мой принц.
- Мертвец, ты мертвец, нет тебя... - шептал Янеш в упрямом исступлении.
- Отдай мне долг, мой принц.
- Мертвым не нужны долги, а ты мертвец, я ничего не должен мертвым... Ничего!
- Я пришел забрать свой долг, - медленно прогремел в голове голос, выжигая жутью все мысли. - И я заберу его этой ночью.

Янеш бежал по коридорам, он приказывал запирать двери, кричал готовить оружие к бою, пугая людей безумием. А в голове гулким эхом звучал проклятый голос, заглушая топот ног на разных этажах, крики в дальнем конце замка, людской ропот, которым вмиг наполнились все закоулки.
Во внутреннем дворике толпились напуганные слуги и вооруженная стража. Все входы в замок были закрыты, но оставаться внутри и ждать неминуемого проклятья, трепеща от страха вместе с придворной свитой было глупо, и принц приказал готовить подземный ход. Он поведет за собой фон Розенштайна в подземелье, заманит в одну из бесчисленных ловушек, которые с детства знает наизусть, и избавиться от него навсегда.
Когда все было готово, Янешу оставалось только ждать, пока бывший маршал проникнет в замок и безошибочное чутье приведет его к принцу. Он только не ожидал, что это произойдет так скоро - неожиданно Розенштайн вырос словно из-под земли, выступив из тени перехода второго этажа над двориком. Он спрыгнул на мощеную террасу, не сводя глаз с принца у противоположного угла, и позволяя разглядеть себя застывшим в ужасе людям.
Его кожа местами почернела и позеленела, камзол был разрисован причудливыми вензелями застывшей тины, а с каждым шагом, гулко отзывавшемся в царящем безмолвии белых стен, на полу оставался чернильный след, похожий на запекшуюся кровь. Но самой жуткой деталью было странное свечение у него на груди, пробивавшееся сквозь пропитанную мутной водой ткань.
Несколько дам потеряли сознание, многие со стоном отвращения отворачивались, пряча глаза, и только стража стояла, как и прежде, держа наготове шпаги и арбалеты.
- Ни с места! - Раздался над двором приказ начальника стражи.
Полоса черных следов расчертила уже половину двора, Розенштайн и не подумал останавливаться.
Стражник переглянулся с принцем, который коротко кивнул ему, и с командой "Огонь!" несколько десятков стрел молниеносно взмыли в сумерках.
На ходу обламывая выступающие из плоти черенки, Розенштайн продолжал идти.
- Спасайтесь, Ваше Высочество! Бегите! - Кричали придворные и слуги, когда с проклятым мертвецом их стала разделять всего пара десятков футов. Янеш, окинув взглядом двор, хотел что-то сказать, но было поздно, и он скрылся за толстой, обитой железом дверью, когда раздалась новая команда, а потом еще и еще. Он задержался у двери, прислушиваясь к происходящему. Стрелы остановили Розенштайна ненадолго, и воодушевленные хоть какой-то уязвимостью, воины обнажили мечи. Но вдруг все стихло, словно двор мгновенно опустел. И в этой тишине сквозь толстую, прочную, как десять укрепленных, дверь, принц услышал холодящий кровь голос:
- Не вмешивайтесь, глупцы, вам не остановить проклятия Розенштайнов! Я пришел забрать свой долг, уйдите прочь с дороги, иначе я заберу в придачу и ваши жалкие жизни.
Самый меткий воин пустил стрелу, едва проклятый маршал кончил говорить, и пронзил голову ему насквозь. Розенштайн выдернул стрелу из щеки и, отобрав у едва стоявшего на ногах от страха ближайшего стражника арбалет, отправил ее обратно в стрелка.
Когда через секунду дверь сотряслась от взрывного удара, Янеш понял, что больше ни один человек в королевстве не станет ему помогать. Он спускался по бесчисленным лестницам, глубже и глубже в подземелья, но все равно слышал, как с очередным страшным ударом треснули железные перемычки и толстые дубовые доски разлетелись в щепки. В холодном сыром лабиринте принц отсчитывал коридоры, приближаясь к первой ловушке, а его охотник безошибочно шел по следу, неумолимо сокращая расстояние до жертвы.
Едва не ошибившись переходом, Янеш вовремя притормозил и обошел ловушку, когда черный силуэт вышел на свет его факела. Розенштайн протянул к нему черную руку и сделал шаг, под ногой у него хрустнул и ушел в пол один из камней, а с двух сторон от стен отделились тяжелые проржавевшие решетки, с кольями заточенных спиц. Они захлопнули Розенштайна, но не смогли его уничтожить - рука сжалась в кулак, и сильные плечи дюйм за дюймом стали разжимать смертельный механизм.
Янеш попятился и снова побежал. Еще одним шансом на спасение стало меньше. Он лихорадочно вспоминал план подземелья, но если такая ловушка не могла остановить мертвеца, на остальные тоже не стоит рассчитывать.
Если только... В самом нижнем ярусе камни были сырые настолько, что блестели от толстого налета плесени, огонь факела затрепетал в спертом воздухе, грозя погаснуть. Принц стукнул рукояткой кинжала трещину в кладке, она тут же увеличилась, обозначив один из камней по контуру. Вытащив его, принц нащупал в нише кольцо и потянул его изо всех сил. Позади раздались шаги, Розенштайн выбрался из ловушки и готов был схватить его в любую секунду, но Янеш не останавливался, пробуя тянуть кольцо снова и снова, пока с глухим разрастающимся шумом оно не поддалось, и трещина поползла наверх, к тяжелому своду, сдерживающему тысячи тонн древней кладки. Оттуда посыпался песок и мелкие камешки, стены задрожали, Янеш едва успел отскочить, как на место, где он стоял, упал первый тяжелый булыжник.
Оглянувшись, он увидел в разрушающемся лабиринте маршала-мертвеца и рванул прочь, когда с оглушающим грохотом свод стал обваливаться. Все происходило слишком быстро, Янеш едва успел добежать до узкой винтовой лестницы, где он оказался в безопасности, и оглянулся. Он хотел быть уверенным, что на этот раз все кончено, что ловушка погребла Розенштайна под тоннами камней навеки.
Янеш едва дышал в облаке пыли, съевшем последний кислород затхлого подземелья, он смертельно устал, но его сердце едва не остановилось окончательно, когда пыль немного улеглась и тусклые лучи факела позволили разглядеть последствия обвала.
Тяжелая балка придавила Розенштайну ноги, когда, поняв замысел принца, он огромными прыжками преодолел почти весь рушившийся коридор.
Янеш уже готов был сдаться. Ему казалось, что биение его сердца раздается на все подземелье; как во сне он смотрел на пытающегося выбраться из-под камней Розенштайна, не зная, стоит ли снова бежать, или нет.
Проклятие не знает пощады, мертвецу не нужен отдых и пища, он все равно догонит, даже в преисподней!
Принц вдруг вскочил. Точно! Он заведет Розенштайна туда, откуда только одна дорога - в ад. Забыв об усталости и мучавшей его жажде, принц начал подниматься вверх по лестнице так быстро, насколько позволяли силы. Скоро его проклятье догонит его, совсем скоро, останавливаться нельзя...

Янеш потерял свет времени. Задыхаясь от нерожденного в горле крика, он бежал и ничего не слышал, кроме бешеного стука сердца в груди. От усталости кружилась голова, колени разгибались, словно расшатавшиеся деревянные шарниры, легкие горели, но он не мог остановиться, потому что это был его последний шанс избавиться от преследовавшего по пятам проклятья. Вокруг него ломались ветви и рассыпались в прах прошлогодние листья - в эту часть королевского леса никогда не заходили слуги или охотники, это была тайная тропа, переходящая сквозь лес в болотистую низину, а самой чаще которой был широкий колодец, страшная дыра в земле, где находили свою жуткую смерть опаснейшие преступники королевства. Таких, впрочем, было не много, и подобное наказание применялось крайне редко, не чаще нескольких раз в столетие.
Край колодца зарос чахлыми кустами, но принц издалека видел полусухую смоковницу, древнюю, как сам лес. Низкие ветви спускались прямо над центром дыры, до нее оставалось совсем недалеко, когда чудовище, бывшее когда-то Хенрихом фон Розенштайном, почти настигло Янеша. Прыжок - и полы плаща соскользнули с почерневших вспученных пальцев, пережатых сияющими перстнями, еще прыжок, подошвы едут по гниющей траве, и другая рука почти у шеи принца, последний вдох - и Янеш взлетел над пропастью, хватая толстые ветки, а тяжелый мертвец падал вниз, цепляясь за влажный воздух, падал за ним, мимо него, в бездонный колодец, откуда еще не выбиралась ни одна живая душа.
Из глубины донесся страшный рев, и у диких зверей, скрывающихся в чаще, дыбом встала шерсть на загривках.
Принц повис на ветвях, не веря в спасение. Он едва не зарыдал от избытка чувств - теперь он избавился от проклятья, у него больше нет долгов!
Словно в ответ на эти мысли, самая толстая ветка треснула, склонившись на фут ниже. Янеш опомнился и схватил другую, но сучки раскрошились между пальцев и лопнувшая ветвь снова затрещала. В панике Янеш хватал все, до чего мог дотянуться, но дерево было старое, от него несло могилой, Янешу только оставалось надеяться, что толстая ветвь выдержит его, и он осторожно стал пробираться по ней выше. Она казалась крепкой, но прогибалась понемногу с каждым разом, опускаясь ниже, чем ему удавалось подняться. Когда с деревом Янеша связывал уже тонкая полоска коры, он понял, что все кончено и разжал пальцы. Тело сразу обрело невесомость, а мир вокруг погрузился в свистящую тьму. Последней мечтой принца, его единственной оставшейся в голове мыслью было умереть до того, как он достигнет дна.
Но проклятие оказалось сильней - он не разбился о покрытый костями камень, он даже не коснулся его ногами - в затхлой черноте его поймали нечеловечески сильные руки, вырвали из блаженного полета к преисподней в место куда худшее, и, почувствовав себя в страшных объятиях, погребенным на дне самой глубокой могилы заживо, принц без чувств повис в сжимавших его тело железных руках.

В нескончаемом бреду он плыл по темным рекам, а холодные волны скользили по коже, оставляя на ней черные несмываемые следы. Янеш выбрасывал перед собой ватные непослушные руки, стараясь вынырнуть и вдохнуть свежего воздуха, но в легких тоже была вода, густая, липкая, она обволакивала язык, тянула за волосы, заставляя вытягивать шею, она стала ему вместо одежды, в клочья изорвав прежнюю, словно содрав ее вместе с кожей.
Вода топила его везде и сама тонула в нем, припадая и увлажняя своим холодом его тело снаружи и изнутри.
Когда Янеш был выпит до капли, он очнулся среди светящихся в темноте скелетов, сам голый, как скелет, с черными порезами и подтеками на когда-то белой сияющей коже, почти совсем окоченевший и уже не чувствовавший боли в этом ледяном склепе. Да и какая может быть боль в могиле?
Не открывая заплывших глаз, медленно, дюйм за дюймом, Янеш тянул вывихнутую руку к своей груди, где что-то горячее прожигало кожу насквозь.
Это было тепло его драгоценной награды, оно прогрело сердце и заставило принца проснуться, а его алое сияние пылало под сжатыми веками... Шипы вонзились в пальцы, когда Янеш откинул руку, сжимая горящий цветок в ладони. Он с неимоверным усилием перевернулся на бок и стал терзать нежные лепестки разбитыми пальцами, из тонких порезов на ладонях мгновенно хлынула кровь, пачкая солью и чернотой ясное неувядающее зарево, но Янеш рвал его, смешивал с прахом липкие катышки, стремясь уничтожить все до последней искры, пока его могила, наконец, не погрузилась во мрак навеки.

~ ~ ~ ~ ~

Розенштайн стоял на краю обрыва, в пьяной от страсти браваде собираясь прыгнуть по отвесному склону. Вспышка фейерверка озарила герб на его развивающемся плаще, и Янеш вдруг опомнился, кинулся к нему, в исступлении хватая за плечо, за шею, едва не запрыгивая на него верхом. От удивления Хенрих не удержал равновесия и упал на траву, потянув за собой принца. В глазах друг у друга они видели последние отблески праздничных небесных огней.
- Одного поцелуя было достаточно, - усмехнувшись, начал Хенрих, но принц перебил его на полуслове:
- Подождите! Мне не нужна Ваша глупая Роза, маршал. Я сам в силах исполнить свои мечты.
- Да неужели? - Хенрих передразнил его и засмеялся, заражая своим смехом Янеша.
Принц немного колебался, прежде чем ответить чужими словами:
- У меня ведь будет достаточно возможностей себя показать, чего еще желать?
Улыбнувшись кончиками губ, Хенрих перекатился вместе с ним, подминая его под себя.
- Но, надеюсь, мой принц, Вы не думаете, что я так просто откажусь от обещанного уговора?
Янеш непроизвольно вздрогнул всем телом, внезапно похолодев от отголосков бредового видения.
- Не бойтесь, мой принц, - теплые пальцы нежно провели по щеке до подбородка, и Янеш изо всех сил старался повиноваться тихому голосу, - Вам нечего бояться - я никогда не смогу причинить боль Вашему Высочеству...
Несуществующая боль призрачной судорогой прошлась по всем членам его тела, и Янеш снова дернулся, но его крепко прижимала к земле чужая грудь, вбирая в себя непонятную дрожь.
- Не бойтесь... Ради Вас я пойду на все, я могу сделать больше, чем любая роза на свете...
Когда лицо Розенштайна начало казаться смазанной картинкой, Янеш с ужасом понял, что это слезы застилают ему глаза. Он не мог понять, в чем дело, но предчувствие непоправимой беды сводило его с ума.
- Хорошо, - услышал он свой голос, - я согласен на все, Розенштайн, только никогда не прыгайте в эту пропасть!
- Не бойтесь, мой принц, - снова повторил Хенрих, тронутый его внезапными слезами, - я никогда не покину Вас, никогда...
Янеш, наконец, расслабился в его объятиях.
Избежав одного неведомого проклятия, он получил другое. Хенрих фон Розенштайн действительно не сможет его покинуть, а хочет того принц, или нет, он и сам пока не знал.


~ Конец ~
30 мая 2008

---

Пепел к пеплу

Фандом: ориджинал
Жанр: драма, романс, мистика
Рейтинг: R
Предупреждение: групповое изнасилование
Дисклеймер: лирика авторства герра Линдеманна. все остальное, кроме представления о вампирах, мое

Я вернусь
Через десять дней
Как твоя тень
И буду тебя преследовать.

Тайком я воскресну
И ты будешь умолять о милости
Тогда я встану на колени перед твоим лицом
И суну палец в пепел.
(Asche zu Asche - Rammstein)


Когда смерть проникла в замок, Рих уже почти не спал ночами. Конечно, он не боялся. За себя, по крайней мере, но тратить время на сон, когда город в опасности - это было недостойно сына правителя. Караулы и постоянный дозор не могли остановить их, также, как нельзя остановить или поймать туман в Мертвой низине, и под утро стражи бежали на новый крик, мертвецов находили все ближе и ближе ко дворцу, и вот теперь дошла очередь до няни младшего сына губернатора.
Рих растолкал стражников и подошел к ней, присев на корточки. Смуглая дородная женщина за одну ночь превратилась в старинные мощи; на лице темнели ввалившиеся глаза; обтянутые, словно пергаментом, скулы, где прежде играл крестьянский румянец, отливали мертвенной зеленцой, словно труп уже давно окостенел. Сушеные мешки вместо полных сочных грудей выскочили из опавшего корсета. Но больше всего Риха поразила именно бумажная кожа и просвечивающие под ней бледные восковые костяшки. Казалось - тронешь, и она зашелестит прошлогодней листвой, обломается и рассыплется в прах, как остатки насекомых в паутине, которую сколько не выметай - все равно вырастет на темных каменных стенах, точно в склепе.
Рих одернул палец и не дотронулся до белеющей под прозрачной шелухой глазницы.
- Сжечь, - приказал он, вставая.
Смотреть он не стал, пошел отдохнуть перед рассветом. Хотя было жутко интересно глянуть, как вспыхнет и затрещит сухое тело в жадном пламени. Сгорит и исчезнет без следа, как крылышки капустниц, которые он в детстве подпаливал искрами, играя с огнивом. Потом Олли запретил ему мучить насекомых, и Рих перестал. Он всегда чувствовал себя благороднее и добрее, когда рядом был лучший друг, но смерть поглотила его еще в самом начале, и тогда Рих стал таким, каким должен быть. Непросто слушаться друга, которого нет.
Он лег в кровать, не раздеваясь. За окном серели ноябрьские сумерки, рассвет никогда не наступал внезапно в их краях, казалось, всю ночь звезды серебрят влажный воздух, но только вот в их лучах никто не отбрасывал теней, даже смертные.
Во сне Риху снова явился Олли, все такой же юный и нескладный, как когда-то, хотя они могли быть ровесниками, будь он жив. Тогда его стали бы звать Оливером, и Рих все никак не мог бы привыкнуть к какому-то неожиданному, совсем взрослому имени, и каждый раз смеялся бы в кулак. Ему снилось, как они катались на гнедом жеребце Риха, снился звонкий смех и солнечное счастье, мягкие облака на васильковом небе, пахучие стога стена вдоль леса. Рих перехватывал уздечку одной рукой, оборачиваясь к другу, он смеялся, но смех застывал в горле, переходя в крик ужаса, когда он видел лицо Олли. Он никак не мог вспомнить его во сне, хотя днем нарисовал бы с закрытыми глазами, если б умел, но во сне вместо высоких скул и тонкого носа с едва заметной горбинкой он видел окровавленный оскал смерти, клыки впивались в белесую нижнюю губу, а глаза, волшебные голубые глаза Олли совсем теряли цвет и излучали могильное свечение.
Рих просыпался от хрипа, в который превращался его голос. Какое-то время он просто лежал, переводя сбитое дыхание. В такие моменты он презирал себя за холодный пот и сжатые до судорог кулаки, он не боялся своих снов, как не боялся ничего на свете, но продолжал кричать от ужаса, когда был не властен над своим сознанием, и ненавидел себя за эту странную неодолимую слабость.
Он спал совсем недолго. За окном слегка просветлело, комнату наполнял белый туман. Рих приподнялся на локтях, всматриваясь в неверные молочные тени. Сизый дым играл его воображением, сгущаясь причудливыми формами, и высокая белая фигура колыхалась в сквозняке, словно не решаясь раствориться в нем без остатка. Не веря своим глазам, Рих вскочил, хватая меч, и бросился к окну, разрубая плотный воздух. Тихий смех мороком застрял у него в голове, смех из бесконечно преследовавших его снов, но Рих замахнулся снова и снова, кровь стучала в ушах, а туман никак не рассеивался. Цветные осколки рассыпались по полу, когда Рих снес нижнюю часть высокого окна, медные перепонки витража выскочили из рамы, сквозняк усилился.
Часто дыша, Рих вытер ладонью влагу со лба и бросил меч на постель. Только тогда он заметил, что вся его одежда разбросана вокруг ложа, а он стоит на каменном полу босиком и голый, как младенец. В сумерках на постели отчетливо выделялось большое черное пятно. Он чертыхнулся, осматривая свое бедро - на внутренней стороне зудели и кровоточили глубокие ранки, чуть левее лобка точно такие же успели затянуться, но новые были куда серьезнее; нежная кожа вокруг покраснела, а на бедрах, там, где чудовище цеплялось за него пальцами, темнели круглые синяки и узкие царапины. От ноющей боли и яда, проникающего в кровь, низ живота наливался тяжестью и отвратительным жжением. Рих прикоснулся к себе, зная, что это неправильно и странно, но он уже не мог остановиться, и зажмурился, начав жесткими рывками двигать ладонью. Желание разрядки усиливалось с каждым выдохом, но Рих вдруг резко одернул руку и, схватив со стола кувшин, облил себя холодной водой.
Он не позволит мерзкой похотливой твари одержать над собой победу. Он будет бороться до конца, пока не очистит от скверны отравленную кровь... Пока не убьет это чудовище, что мучает его ночами, собственными руками.

- Ты сегодня очень бледен, сын, - заметил правитель на обеденной трапезе.
Рих жадно пил красное вино из широкой кружки, темные струйки стекали по подбородку. Он легко мог забыть про свою болезнь, но другие были более наблюдательными.
- Со мной все хорошо. Я мало спал, - отмахнулся он и вонзил зубы в сочное жаркое. Мясо должно придать ему сил. - Надо усилить охрану у западного крыла, я думаю, сегодня они пришли оттуда.
Он знал, что это мало что изменит - смерть все равно не остановить, но он хотел перевести тему на что-то другое.
- Я договорился с лекарем, Рихард. - Он бросил на отца взгляд исподлобья. Рих ненавидел, когда кто-то смел решать за него. - Тебе не стоит больше сжигать свои простыни.
- Мне не нужен лекарь...
- А мне не нужен больной наследник! - Перебил правитель, стукнув кулаком по столу. Серебряный кубок подпрыгнул рядом с его блюдом. - И это не вопрос для обсуждения.
Он встал, не желая продолжать разговор и видеть, с какой ненавистью смотрит на него собственный сын.
Правитель знал, что Рихард до сих пор считает его виноватым, но наказать строптивого юношу не мог, тот был слишком хорошим воином. А Рих смотрел на ссутуленную спину, и думал о том, как постарел отец. Скоро он умрет, и Рих займет его место. Он уже давно готов, но правитель не доверял ему. В глубине души отец возлагал надежды на младшего сына, менее импульсивного и своенравного, чем Рихард, но вдумчивого и серьезного. Такой правитель хорошо подойдет городу, когда смерть отступит, и не придется воевать с призрачной опасностью.
А самое главное, он никогда не посмотрит на отца взглядом, за который хочется ударить.
Рих, не спросив разрешения, вышел из зала. Раньше он не посмел бы вот так просто пойти в конюшню и оседлать своего смоляного жеребца с диким нравом, и, не смотря на запрет выходить за пределы крепости, поехать прочь от бесконечного страха в глазах и безнадежной тоски в сердце.
Люди не верили, что доживут до зимы. Но их крепость веками славилась непобедимой силой, и жители не сдавались, не желая покоряться паническому безумию.
Рих усмехнулся про себя - отец будет в бешенстве, когда ему доложат, что наследник выехал за ворота. Стражу не казнят, слишком мало людей осталось, но накажут обязательно, причем напрасно - приказы Риха всегда исполнялись неукоснительно.
Люди видели в нем воина и будущего правителя, они надеялись.

Рих летел над поникшей неубранной рожью, важный ветер хлестал его по щекам, остужая разгоряченную молодостью кровь.
На мгновение он прикрыл глаза. Как во сне, он представил, что вместо тугого серого полотна небо отливает лазурью, сквозь свист ветра в ушах заливается малиновка, и доносятся трели ласточки, а впереди звенит смех, и кругом счастье, и чудесный аромат лета.
Русые волосы Олли падают на плечи, пряди у лица выгорели на солнце, а у шеи они влажно темнеют солнечной медью.
- Почему они так пахнут? - Кричит Рих против ветра. - Что это?
Лошадь сбавляет ход, а потом совсем останавливается и тычет мордой в кустик щавеля у дороги, когда Олли оборачивается.
- Чабрец, ромашка, крапива. Иногда в отвар добавляю репей, бабушка научила. А иногда плаваю на озере и не мою голову, она сама.
- А я не люблю купаться. У нас целую церемонию устраивают, это так глупо. - Рих чуть склоняется и легкий аромат полевых трав касается его лица. - Как хорошо пахнет.

Сладкий запах тления ворвался в его воспоминание, и солнце погасло. Рих провел по лбу рукой в жесткой перчатке.
Когда врата крепости скрылись в тумане, перед ним открылась тропинка в дубравник. Жеребец потянул носом, выдохнул густой жаркий пар и ступил под развесистые ветви. Копыта утопали в мягкой листве, Рих дернул за уздечку, сворачивая к старому вязу на опушке.
Раньше дерево казалось огромным, подумал Рих. А сейчас голые скрюченные ветви устало склонялись к земле, мрачно подрагивая от редких порывов ветра. Даже природа задыхалась от смерти: птицы давно покинули проклятый лес, а ягоды на ветвях шиповника загнивали от влаги, не успевая дозревать.

Он помнил, как раньше дерево кидало на землю густые изумрудные тени, а ветер пел в его ветвях о солнце и вечном лете.
Именно песня привела сюда Риха когда-то. Мелодия флейты разносилась далеко по полям, словно излучаемая небом, простая и настоящая, как дыхание или биение сердца. Рих был очарован и, ведомый музыкой, пришел к лесу, зеленому и величественному, но в то же время таинственному и страшному, особенно для совсем юных заблудившихся принцев.
Он долго стоял на полянке, слушая голос флейты, а потом заметил тропку в густом кустарнике под тенью широкого старого вяза и, не долго думая, ступил под тяжелые ветви. Но мелодия тут же смолкла, раздался треск ветвей, и прямо перед ним появился растрепанный крестьянский мальчик. На лбу - тонкая цветная тесьма, чтобы соломенные космы не падали на глаза, свободная рубаха обнажает загорелую грудь, короткие льняные штаны едва прикрывают колени.
Рих впервые в жизни почувствовал себя глупо - он был здесь чужаком, бледный, с ног до головы затянутый в кожу, он едва вырвался прочь из замка, первый раз за лето сбежал из-под контроля отца на солнце.
- Ты кто? - Бросил ему мальчик, оперев руки о бока. - Это мой лес! Моя тропинка!
- Я слышал песню, - сказал Рих в свое оправдание. Сначала он почти возмутился, ведь отец говорил, что и крепость, и поля, и лес - это все его, но спорить передумал. Мальчик казался не столько хозяином, как частью всего вокруг, а значит - он тоже принадлежит ему, а к своему народу надо относиться великодушно и снисходительно.
- И песня моя! - Мальчик вдруг рассмеялся и показал Риху флейту.
- А у меня... У меня вот что есть!
Не желая уступать незнакомцу, Рих достал свой красивый меч. Но мальчик не обратил на него никакого внимания, зато во все глаза смотрел на жеребца.
- Это Дорка, - гордо поведал ему Рих. - Мой конь.
- Красивый.
- Быстрый.
- Правда?
- Да, быстрее ветра! Иначе я бы его не выбрал.
- Здорово, - кивнул он. - У меня таких нет...
Теперь он смотрел на Риха с интересом и как будто с уважением.
Рих в порыве щедрости взял Дорку за уздечку:
- Тогда он тебя покатает.
Светловолосый мальчик рассеянно улыбался и гладил жеребца по загривку. Солнечные блики играли золотом в его волосах, И Рих подумал, что если б не тесемка, пряди, как лучики, встали вокруг головы, и он был бы сам похож на солнце.
- А он согласится? - Спросил мальчик.
- Конечно, - удивился Рих. - Меня все слушаются.
- А кто же ты такой?
- Я - Рихард.
- Понятно, - мальчик снова бросил на него заинтересованный взгляд. - Тебе, наверно, ужасно скучно, когда все слушаются. Так что я не буду.
- Не будешь? - Рих даже рассмеялся, до того забавной ему показалась такая идея. - А ты кто такой?
- А я - Оливер... Олли.
- Олли, - повторил Рих. - Ну посмотрим, Олли!

Жеребец Риха чуть не встал на дыбы, резко возвращая его к реальности и мертвому дереву. За редкими скрюченными ветвями чернел низкий проем в глубь леса, и Рих увидел, что так напугало лошадь.
Туман стелился по поляне, медленно покрывая жухлую траву тусклым свечением, белесые тени шевелились у края леса, а в темноте аллеи прямо перед ними то проявлялись, то отступали человеческие лица. Еще немного - и туман расползется до деревьев, и тени сольются с ним, окружат поляну и затянут в себя все живое, оставляя после себя сухую шелестящую смерть. Они почуяли их, совсем близко, таких живых и горячих, и если бы не тусклое солнце где-то за плотными слоями ноябрьских туч... Но туман из Мертвой низины верно служит смерти, и тени уже трепещут в предвкушении, блестя в черноте оскалами, чувствуя, как в груди всадника ускоряет биение такое сладкое и сочное сердце.
Рих впился шпорами в бока жеребца, но животное уже и без того гнал страх, потусторонний и ледяной, он оставлял только одну мысль - быть подальше от призрачных лиц, мелькающих между стволами.
Прочь! Обратный путь вдруг растянулся на многие километры, словно в кошмарном сне, но Рих знал, что это только уловка. Они любят страх и отчаяние, говорил ему Олли когда-то, провожая к крепости ночью.
Рих часто забывал про время, но в тот раз виноват был не он. Дорка проглотил яблоко целиком и подавился, круглое и скользкое оно застряло в горле, не давая дышать. Тогда Рих впервые увидел бабушку Олли, странную старуху в конопляной рубахе с поясом, увешенным пучками трав и ткаными мешочками; она никогда не выходила из землянки в глубине леса, но тогда чудом оказалась рядом с рекой; быстрым движением она всунула руку чуть ли не по локоть в глотку жеребца и потом долго еще кормила его с ладони какими-то стебельками. Они бы не успели переплыть речку, чтобы спасти лошадь, и, когда все уже было кончено, остановились поодаль, тяжело дыша.
- Она - ведьма? - Шепотом спросил Рих, стоя с Олли на берегу. Он чувствовал, что слово не совсем подходящее, но от старухи веяло древностью и волшебством.
Олли пожал плечами. По загорелой коже искристыми ручейками стекала вода с волос, колени были испачканы подсыхающей глиной.
- Так ее ваши называют, из замка. Лесная колдунья. А сами водят к нам скот лечить...
- Не может быть, погоди! Так она - Лесная колдунья, та самая?! Отец как-то говорил, что хочет избавить нашу землю от нечисти, а вы совсем не боитесь...
- Да ладно тебе, Рих, - отмахнулся Олли, обдав его теплой влажной моросью. - Все знают, что моя бабушка - хорошая травница, мы помогаем людям. А то, что нас не трогают дикое зверье и туман с мертвой низины, так они никого не трогают, кто с добром...
- И меня не тронут?
- Нет.
- Потому что я с добром, что ли? - Рих поднял с земли брошенный на кучу одежды меч и усмехнулся, но Олли так пристально посмотрел на него, что улыбка медленно растаяла.
- Потому что ты со мной.
Рих решил не спорить. В шестнадцать лет он был уже хорошо натренированным воином, а если друг хочет защитить его от каких-то потусторонних опасностей, он сделает вид, что верит в сказки...
К тому же потом Рих много раз проезжал по лесу ночами в одиночестве, и на него никогда не нападали.
До этого дня.
Дорога к замку огибала лес, а туман наступал с полей, прижимая всадника и темного коня все ближе к мелькающим за голыми ветвями призракам.
Рих не оборачивался, глядя только вперед на темнеющую на безжизненном сером фоне стену крепости. Опасность делала его движения точными, а рефлексы мгновенными. Перехватив поводья одной рукой, он вытащил меч и разрубил белую тень, которая почти догнала их вместе с туманом. Через мгновение что-то холодное задело его по ноге, и даже сквозь плотную кожаную ткань кольнуло в голень. Лошадь испуганно заржала на такой высокой ноте, что стало ясно - конец уже близко. Рих чувствовал, как цепкий холод острой вытягивающей жилы болью пробирается вверх по ноге, ранки на бедре заныли, а он ничего не мог сделать. Вперед, только вперед, но глупая пугливая скотина дрожит под ним, а ледяная тяжесть наполняет вены, еще немного, и туман высосет его всего, и шутки ради они позволят лошади привезти к воротам бескровного всадника с потрескавшейся желтой кожей.
Но внезапно все кончилось. Холод почти добрался до онемевшего бедра, но вместо молочной белизны перед глазами выросли крепостные ворота, а влажная тяжесть отпустила, окутывая на прощанье непонятным шепотом...
Он уже наш, нашшшш, на нем метки смерти, он будет с нами, принц Рихард, нашшшш Рихард...

Он пропустил вечернюю трапезу, чтобы не встречаться с правителем. Это было делом обычным, Рих привык ужинать с солдатами перед ночным обходом крепости, меньше церемоний и лишних трат времени. Но на этот раз отец послал за ним, а не повиноваться прямым приказам было бы слишком даже для Рихарда.
- Садись, - велел правитель, когда он вошел в зал.
За окнами совсем потемнело, а тяжелая люстра освещала только центральную часть трапезной. Рих сжал пальцы на рукояти, подойдя к скамье.
- Я не голоден, отец. У меня мало времени.
- Сядь, Рихард, - мягче повторил правитель, словно вместо приказа звучала просьба.
- Стража ждет меня к обходу...
- Нет, - перебил правитель, жестом подзывая слугу наполнить вином кубок. - Тебя ждет лекарь, а он никуда не спешит. Сядь и выпей со мной вина.
Рих промолчал, разглядывая глубокие морщины на лице старика. Отец до сих пор не понял, что он больше не тот мальчишка, которого мог смутить его гнев. А впрочем, он и раньше шел против правил. Как в тот раз, когда без страха подтвердил, что дружит с внуком лесной целительницы. Отец сорвал с его головы пахучий полынный венок (когда положишь под подушку, вернешься ко мне во сне. А еще он блох отпугивает...) и кинул в пылающий камин, пообещав такую же участь всем колдунам округи. А Рих сказал, что сам волен выбирать себе друзей... И решил, что победил. Но только Олли он больше не увидел, потому что потом началась эта война теней, и смерть просочилась в замок вместе с туманами сквозь сыреющие бревна ворот. А лето кончилось.
- Ну что ж, тогда я сразу пойду к лекарю, - произнес, наконец, Рих и откланялся, так и не прикоснувшись к кубку.
В спальне было тихо и темно. Закрытые наглухо ставни чернели на фоне белой стены, но едва свет факела добрался до противоположного угла, как во мраке проявилась тонкая фигура. Рих обнажил меч, пытаясь разглядеть лицо под капюшоном. Огонь заставлял тени плясать по стенам, и одна из них отделилась от ее плоскости, когда человек сделал шаг и поднял руки.
- Рихард, - шепот раздался словно за его плечом, холодными мурашками сползая к лопаткам. - Я - доктор Аше, правитель сказал мне, что вы нездоровы...
- Ерунда, - он все еще не отпускал меч, но напряжение неожиданно стало отступать, наполняя вены трепетным предчувствием, легким, как дуновенье от крыльев бабочек, и непривычным, ни на что не похожим волнующим томлением парного масла под прямыми лучами солнца.
Хотелось забыть о сопротивлении и принять в себя жар, растаять под неведомым излучением, расслабиться. Все мысли кинулись к последнему бунтующему острову, тянущему и теплому внизу живота, и чем ближе подходил лекарь, тем сильнее Риха затапливало спокойствием, и он уже почти захлебывался в дурманящих водах, но сжал рукоять меча и отшатнулся. Потом глубоко вдохнул, пытаясь избавиться от наваждения.
Это же обычный лекарь. Бесполезный, но безобидный, и лучше бы ему убраться подальше, а не прятаться по темным углам замка, когда кругом таится смертельная опасность...
- Со мной все в порядке, нам не о чем говорить.
- Возможно, - снова прошелестел голос. Еще один незаметный шаг, и человек в черной мантии с капюшоном оказался совсем рядом. - Но я должен посмотреть на ваши раны... на следы смерти, что остались на вашей коже... Ведь именно это мучает вас, не так ли?..
Словно по команде тихого голоса ранки на бедрах заныли и начали болезненно пульсировать.
- Да как ты смеешь!
Доктор Аше казался худым и слабым. Он подался назад, облокотившись на деревянный откос, когда одним стремительным движением Рих легко прижал его к двери, жестко перев лезвие меча в шею. Но едва заметно вздрогнул, когда капюшон спал на плечи от резкого движения, открывая бледное лицо с болезненным румянцем на высоких скулах. Тонкая белоснежная прядь змеилась в складках черной ткани, и, выбившись вперед, лунным серпом пересекла широкий стальной клинок.
Это оно, Чудовище, - мелькнула дикая мысль, выхватив образ оскаленной смерти из еженощных снов-наваждений. Рих вспомнил, как хотел уничтожить свой кошмар, убить собственными руками, и опустил меч, крепко сжав белое горло свободной рукой. "Чудовище" приглушенно захрипело, цепляясь за его предплечье в жалкой попытке остановить неминуемое удушье. Подушечки белых пальцев скользнули по голой коже под рукавом, и только от этого невесомого прикосновения у Риха встали волосы на затылке. И снова захотелось бежать, как там, в чужом влажном лесу, прочь от бледных отпечатков лиц в древесном сумраке.
Ненавижу! - Безотказное средство от страха сработало, и пальцы в перчатке вонзились в шею, вырвав новый зажатый стон.
Рих склонился ниже, впитывая в себя сломанное сопротивление. На бледном виске прямо перед глазами под тонкой кожей быстро дергалась голубоватая жилка. Зрачки затопили собой всю бесцветную радужку лунным затмением с багровым водоворотом боли в глубине.
Смотреть на это было невыносимо, и Рих зажмурился, вспоминая ясную синеву глаз своего единственного друга.
Олли весь был соткан из лета, неба и пахучего луга. Так бывает, когда в человеке нет границы от окружающего мира, и он живет в природе, которая наполняет его собой изнутри: аромат трав в волосах, плеск лесного озера под ресницами, и шелковистый шепот ветра в груди, если прижаться к ней ухом.
Наверно, именно поэтому ему не нашлось места в зараженном чумой настоящем, ему нечего было бы отражать в этом мире, и тем более искривленный злобой образ Риха, сверкающий в распахнутых белесых глазах.
Блестящие зрачки то и дело закатывались, но когда Рих поймал в них четкий и ясный отпечаток своего безумия, его вдруг оглушило чужой болью. Так могут чувствовать только живые, и чудовище из них - не тот, бледный и хрупкий под своей мантией, а Рих, готовый забрать жизнь ради удовлетворения своей неуправляемой ненависти.
Он отшатнулся прочь, но тут же кинулся обратно, когда глотающий воздух лекарь начал сползать по стене, прижимая ладони к шее.
Рих подумал, что любое оправдание теперь выставит его дураком, и молча помог Аше добраться до постели.
- Когда придете в себя, уходите, - посоветовал он, глядя куда-то мимо острого плеча. - Здесь небезопасно.
Развернувшись, он пошел к двери, но остановился, когда сухой шепот снова обжег плечо.
- Я осмотрю вас позже, Рихард. Это приказ правителя.
Аше все еще сидел на кровати, когда Рих захлопнул тяжелую дверь.
Не долго думая, он пошел проведать младшего брата. Он решил, что потом проберется через кухни к солдатам и примкнет к патрулирующим отрядам, а там и утро близко. Что ему до приказов правителя! Отец ничего не сможет сделать, его время прошло, и он сам знает, что уже поздно воспитывать наследника...
В коридоре пахло кислым молоком. Рих остановился за дверью, прислушиваясь, потом осторожно вошел. В спальне брата никого не было, и он замер в недоумении перед разобранной постелью. Вместо убитой няни должны были приставить охранника, но он мог еще не прийти. А в замке так сыро и холодно, промозглый страх липнет к коже, прорываясь сквозь сжатые поры прямо внутрь, леденя кровь...
Страх витал в воздухе и был почти ощутимым, обоняемым, слышимым.
Рих медленно подошел к сундуку в углу, прислушиваясь к рваному дыханию, приглушенному тяжелой крышкой и зажатому двумя ладонями.
Он потянул железное кольцо, с тихим скрипом крышка откинулась, свет факела выхватил белое лицо напуганного до смерти ребенка.
- Петер, не бойся, - Рих протянул брату руку, наклоняясь над сундуком. - Это только я.
Петер задыхался в рыданиях, не желая его отпускать. Но он легко и быстро уснул, утомленный страхами, хотя стоило Риху едва шевельнуть рукой в попытке вытащить ее из крепких объятий, как в полусне тот прижимался к ней еще сильней.

Молочная кожа младшего брата пахла детством и невинностью. Ровное дыхание усыпляло сладостью цветочного меда, затягивало доверчивым облачком беззаботности, и Рих не заметил, когда его собственные на мгновение опущенные ресницы перестали трепетать.
Не заметил сумеречный туман, полный жажды и шепота, густеющий над черной дырой у кровати.
Но знакомый кошмар пробрался к нему в сон, снова распластав по простыням. Он чувствовал, как мягко проваливается сквозь перину, его уносило прочь от цепкой хватки детских рук, которые рассыпались в прах, отпуская его; слабеющие пальцы брата отслаивались от его кожи гниющими фалангами и частицами, а Петер захлебывался туманом, высасывающим из него жизнь. Взметнувшаяся грудная клетка провалилась, хрустя ребрами, когда Рих перекатился ближе, закрывая его собой, чтобы защитить, не позволить погибнуть по вине собственного кошмара.
Он вдруг сел на кровати, и, не открывая глаз, обернулся.
- Оставьте его! - Хрипло приказал он густым теням.
Что-то ледяное сквозняком коснулось его шеи и прошлось по ключице. Рих раздраженно дернул плечом и нащупал ладонь спящего Петера. Умереть во сне вот так, когда твое тело грабят, высасывая кровь до последней капли... ребенок не заслужил такой участи.
- Он ведь вам не нужен, не так ли? Оставьте его! - Жестко дернув воротник, он оголил шею. - Возьмите вместо него меня! Если вам нужна кровь, то у меня ее больше!
Бледное лицо акварелью расплылось над одеялом и уже четко обозначилось рядом с Рихом. Существо сидело у него в ногах, пристально глядя чуть ниже его подбородка.
- Ты всегда был щедрым, Рихард, - протяжно ухмыльнулось оно, пододвигаясь ближе.
Узнав голос, Рих замер. Но потом сжал под одеялом кинжал.
- Я так и думал, что никакой ты не лекарь.
- Такой честный и благородный... - продолжал тот шепотом, как ни в чем не бывало, нависая над его коленями. - Почему же ты предал своего друга, скажи мне, честный и справедливый принц Рихард?
На миг Риху почудился аромат полыни и чабреца, но Петер беспокойно шевельнулся во сне, и от существа пахнуло отсыревшими листьями и лесом. Оно протянуло к нему руку, осторожно пробираясь вверх по ноге, посылая вод кожу судорожные волны извращенного наслаждения.
- За что? - Снова спросило чудовище, скользнув ладонью к паху.
Рих перехватил тонкое запястье, но наваждение от контакта стало еще болезненней. Должно быть, именно так действует их яд, заставляя желать новой дозы мучений, вынуждая подставлять горло и теплое тело в надежде снова почувствовать, как плавится и погибает от смертного огня естество.
- Кто ты? - Выдохнул Рих, борясь с собой. Единственное, что удерживало его от окончательного безумия, было живое прикосновение крепко спящего брата. - Что тебе надо от меня?
Взгляд "лекаря" красноречиво опустился вниз, и белый занавес волос спрятал похабную ухмылку. Ранки на бедрах сразу заныли, отдавая острой пульсацией.
- В тебе столько жизни, столько силы... Знаешь, каких трудов мне стоит сдерживать свою жажду, когда я пью тебя?
Рих продолжал сжимать руку, удивляясь про себя ее слабости. Он подумал, что если он сожмет кулак сильнее, запястье переломится, как сухая ветка, когда белое лицо склонилось к его ладони.
- Тогда почему ты не возьмешь меня до конца, зачем тянуть?
Рих подставил Аше свое запястье. Под верхней губой показались острые кончики клыков, губы скользнули по тонкой коже. Незнакомец посмотрел на него исподлобья, гипнотизируя глубиной огромных зрачков. Рих замер.
Ему было даже не страшно, а любопытно - а каково это, терять свою жизнь по капле, чувствовать, как вены покрываются трещинками и слипаются от недостатка влаги, как натягивается кожа, а в это время на холодных щеках чудовища распускаются розы, наполняясь живительной росой.
- Потому что твой час еще не пришел, Рихард.
Аше облизнул языком выступившие клыки и приподнялся на коленях, заглядывая в закрытые глаза Риха. Выдох сладкого тлена ударил в висок, шевельнув смоляной прядью.
- Ты вернешься ко мне сам, через три ночи, пройдешь по Лесу к землянке старой ведьмы, если так дорожишь жизнью своего братца...
Рих вдруг понял, что не может пошевелиться. Рука с кинжалом онемела, словно непроглядная тьма чугунными обручами опоясала все его члены, а оголенную кожу шеи обожгло смертельной близостью. Он силился разжать пальцы, откинуть голову, сделать хоть что-нибудь, но мышцы не слушались, разгоняя кровь бешеным ритмом. Когда что-то холодное прикоснулось к губам, Рих вдруг проснулся. Он понял, что сидит в постели с закрытыми глазами, парализованный чужой волей, а тонкий палец уже разделяет губы и проводит по зубам, ощупывая плоские резцы и закругленные бока клыков.
- Совсем скоро ты вернешься ко мне, Рихард. Для меня одного этой боли слишком много...
Отвращение и отчетливое желание одновременно захлестнули его до шума в ушах, в котором потонул шепот чудовища.
Рих вдруг открыл глаза, но сереющие рассветные сумерки оказались пустыми. Он упал на спину, тяжело дыша, запутавшись в своих ощущениях - сон и явь переплелись в ее сознании настолько, что уже нельзя было разобрать, правда или ложь ему пригрезилась на этот раз.
Жаркое объятие младшего брата было единственным, в чем он был уверен.
- Обещай мне, что не пойдешь к нему, не станешь как они, Рих, - шепнул Петер.
Он обнимал Риха и упирался лбом в его влажное предплечье, дрожа всем телом.
- Я скорее сожгу себя заживо, - ответил Рих.

Лес чернел мертвенной пустотой. Но он тяжело и сонно выдохнул влажной моросью, когда Рих ступил под его ветви, тысячью черных рук опущенных над заросшей тропинкой. Силуэты деревьев расплывались в серебряном ноябрьском свечении, перевоплощаясь в застывшие изваяния изо льда и тумана.
Рих не обращал внимания на шелест за плечами и скользящие холодные прикосновения, то и дело обжигающие открытую кожу, упрямо пробираясь сквозь заросли.
Он ушел в ночь один, тайком, словно вор, прокрался через потайной ход за кухнями, и теперь его точно будут считать пропащим.
Высохшее до неузнаваемости тело настоящего лекаря нашли под кроватью в его комнате, а слова младшего брата о том, что он был с ним ночью, защищая от чудовищ, только насторожили правителя.
Впрочем, вряд ли это уже имело значение. Из тумана никто никогда не возвращался, а Рих чувствовал, как прохладная влага уже пробиралась ему под плащ, слышал леденящий душу шепот и мог различить едва заметные очертания и движение среди деревьев.
Непроизвольная дрожь в замерзших пальцах раздражала. Скользкий угорь поселился внизу живота и каменел там в медленных судорогах, но Рих шел дальше, и дорога с каждым шагом как будто открывалась заново. Когда-то укрытая зелеными тенями и звенящая птичьим пением, тропинка манила солнечными тайнами, но теперь лучи не проникали сквозь тучи, а вместо солнца взошла уродливая вечерняя звезда, неверный свет которой дробился на кривые пряди узловатыми ветвями.
Рих не чувствовал страха. Пока у него была отсрочка - путь до старой землянки, он лишь с тоской думал о том, что больше никогда не увидит рассвет. Смутная надежда на спасение мелькала в его мрачных мыслях, но с каждым шагом отмирала, оставляя сердце в непроглядной тьме.

Звонкий крик так внезапно раздался среди шелестящей тишины, что на мгновение мир словно перевернулся, оглушительной волной сбив его с ног.
Рих узнал бы этот голос из тысячи. Он рванулся прочь с тропы в самую гущу чертополоха, а крик все лился с безжалостного неба, и впервые Риху стало страшно.
Он бежал на звук из последних сил, наполняя тьму за собой острым ароматом испуга, и тени благодарно поглощали его, нагоняя свой аппетит.
Рих остановился на краю поляны, не в силах сделать больше ни шага, когда ставшее багровым свечение выхватило калейдоскоп картинок, от которых кровь стыла, и в сердце впивались ее острые кристаллики.

Около дюжины стражей замка столпились вокруг белого пятна на траве, крик давно перешел в хрип, приглушенный грубой мешковиной. Кто-то из стражников надел на добычу мешок, связав его на поясе ремнем так, что из-под краев выглядывали только разведенные сияющими ножницами ноги. Зрелище так забавляло воинов, что долгое время они просто хохотали, тыча в голый живот или ляжку палками, глядя как дергается в попытке освободиться связанный пленник.
Рих не мог вдохнуть, словно погруженный под воду. Он отчаянно карабкался вверх, к тварям, терзающим давно потерянного друга, но туман крепко держал его в своих объятиях, оставляя возможность только смотреть.
Один из воинов, Рих узнал в нем пропавшего еще летом начальника стражи, склонился над пленником, приподнимая его за пояс. Новый взрыв хохота раздался, когда брыкающиеся ноги беспомощно зависли в воздухе. Мешок задрался совсем высоко, обнажив гладкие мальчишеские ягодицы и выступающие ребра. Стражник ловко перекинул свою ношу на плечо, с одобрением похлопав пленника по заду и спустил с себя штаны свободной рукой, низким голосом что-то говоря своим соратникам. Даже в темноте было заметно как ухмыляются озверевшие дикой похотью лица. Они казались живыми, Рих даже чувствовал их отвратительный запах пота, чеснока, гнилого мяса, хотя узнавал в воинах все больше из тех, кого считалипропащими. Новый хриплый крик тоже был живым и настоящим, когда поставленный на колени пленник взметнулся прочь в бесполезной попытке вырваться, но его поймали, грубо насаживая на мерзкую опухшую плоть, разрывая кожу и мышцы, уничтожая каждым рывком вниз по частице светлой души, оставляя только боль, унижение, безумие и снова боль, боль, боль...
- Скажи спасибо сыну правителя, звереныш! - Рычал насильник под улюлюканье остальных. - Без его помощи мы не получили бы такое лакомство...
Смысл слов доходил до Риха с трудом, но он прислушивался к стонам и выдохам, поглощая их вместе с влажными ритмичными движениями.
- О, да, дергай ножками, раздвинь шире колени и представь, что это принц Рихард ласкает тебя, жалкое отродье...
Когда первый стражник насытился и уронил тело ватной куклой, остальные набросились на добычу дикой стаей, снова разрывая и пуская фонтаны огня между неестественно раскинутых ног.
Рих перестал сопротивляться и продолжал смотреть на безумную оргию, сам сгорая в лихорадке разъедающей боли, не вмещающейся в голове. Он был натянутой струной оголенного нерва, который жестко дергали, бесконечно вырывая ноту незамутненной агонии. Но когда через несколько часов, или сотни лет, земля вдруг ушла из-под ног, и голова коснулась высокой травы, Рих понял, что его, наконец, отпустили, и сразу вскочил на ноги, бросаясь к поляне.
Что мягко хрустнуло, и давно высохшие останки поднялись в воздух серебристым облачком от его вторжения. От стражников осталась только подгнивающее тряпье и заржавевшие доспехи. Рих поднимал их с холодной земли, раскапывая руками траву и прах, но ничего не находил. Ничего.
- Рихард, Рихард... Не пачкай руки, там давно ничего нет.
Темные фигуры окружали поляну, когда Рих поднял голову на тихий голос. Лже-лекарь Аше рассматривал его, прислонившись к сухому стволу.
- Вся плоть давно обратилась в прах...
- Я не верю! - Рих опустил голову, глядя на хрупкие останки и тряпье. - Этого не было, ты просто дурманишь мне голову своим туманом, Олли убили вы!
Аше оттолкнулся от ствола и опустился рядом с Рихом.
- Он ведь был и так не жилец, твой Олли.
- Что вы с ним сделали?
Он все врет, - думал Рих. - Он врет, потому что с Олли такого не могло быть. Это был не он, нет, не он.
Полная луна упала на бледное лицо, и Рих широко распахнул глаза - охватывая серые пряди, лоб чудовища пересекала выцветшая тесемка.
У его Олли были русые волосы, которые выгорали на солнце до желтизны...
- Мои волосы стали такими всего за одну ночь, - прочитал его мысли Аше, снимая плетеный ободок и бросая его прочь.
Тесемка рассыпалась в прах, не коснувшись земли.
- Что вы с ним сделали? - Повторил Рих громче, сжимая в кулаках грязную траву.
На миг белесые глаза вспыхнули, но Аше тут же опустил взгляд. Рих снова почувствовал в себе силу, как в своей спальне, когда считал его лекарем. Ему казалось, что у чудовища нет над ним власти, он чуть ли не кожей чувствовал, как сочится страх из его прозрачной кожи.
- Разве того, что ты видел, недостаточно для презрения? - Выговорил Аше с трудом. - Ты ведь должен чувствовать отвращение, Рихард...
- Я чувствую отвращение к тебе и подобным вам мерзким тварям. Вы всегда были мне противны, даже когда Олли называл вас "чудесными созданиями" и "детьми тумана". Вы - порождения тьмы, приносящие смерть...
- А что, если он стал такой же отвратительной тварью? - Вдруг перебил Аше, подняв на него горящий взгляд. - На что тогда был бы похож Олли, по-твоему?
Рих замер на полуслове. Он снова хотел крикнуть, что не верит. Хотел убить чудовище.
Но не мог, потому что горячей пеленой замутился взгляд, и острые черты осунувшегося лица начали расплываться перед глазами. Он снова оказался в одном из своих снов, только теперь все происходило наоборот - и оскаленное чудовище принимало облик русоволосого мальчика с голубыми глазами. Рих смахнул с глаз влагу, и туман рассеялся - перед ним стоял Аше, его мучитель и наваждение, пародия на смертного, прокаженный, отравляющий его своим ядом.
Похотливая тварь, которая будила в нем самые грязные инстинкты.
Смутное отражение его Олли, выцветшее и жалкое подобие жизни, но все же вот он, здесь, перед ним, настоящий, живой...
Рих не успел сделать и шага, как человек в мантии отшатнулся от него. Его лицо в один миг исказилось, выступили клыки, глаза сверкнули в темноте, и он растаял в сумерках.
Разве можно догнать свою тень? Рих петлял между деревьями, цепляя пальцами развевающиеся рваной паутиной полы, рубил острые ветки, выклевывающие глаза, а его тень слабела с каждым шагом, и он уже почти поймал его, когда между деревьями просветлело, и они выбежали на открытую поляну перед старым вязом. Аше хрипло вскрикнул и упал на колени, закрывая лицо руками. Первые лучи восходящего солнца скользнули по выгнутой судорогой спине, окруженной сизым облачком дыма.
Рих подскочил к нему, приподнимая. Голубоватая кожа обугливалась и трескалась черной чешуей, осыпалась пеплом с тонких пальцев, горела на седине волос. Он накрыл собой агонизирующее тело, проклиная такое долгожданное поздней осенью светило.
Легко подхватил на руки, чувствуя тошнотворный запах горелой плоти, и крепче прижал к себе. Он снова побежал - прочь, в спасительную мглу леса.
- Отпусти! - Хрипел тающий призрак у сердца. - Оставь меня на солнце...
- Ты не уйдешь от меня еще раз, Олли, - шептал Рих в ответ, добравшись, наконец, до полуразрушенной землянки.
Прямо перед входом на толстом суку висел истлевший труп старой целительницы, но Рих ничего не видел, словно потеряв разум. Он втащил Аше в жилище, осторожно опустил на холодный земляной пол и достал кинжал.
- Я не позволю тебе, слышишь? - Не чувствуя боли, он полоснул себя по запястью и наклонил руку над потрескавшимися губами.
Черная влага стекала слишком медленно. Рих порезал глубже, выдавливая кровь над сгоревшим наполовину лицом, но от ожогов по-прежнему исходил только холод и смрад. Аше сжимал почерневшие губы, не позволяя напоить себя волшебным соленым раствором.
Но Рих не остановился. Во что бы то ни стало, он наполнит его своей жизнью. Поселится в выемке у ключицы, проползет между сухими губами прямо на язык, утопит себя по кусочкам в тонких венах, так, чтобы спокойно уснуть в слезах и поцелуях.
Он рывками содрал с себя пояс, избавляясь от тяжелой одежды. Возился совсем недолго, но от нетерпения кожу начало покалывать, а прохладное тело под ним было удивительно мягким, вовсе не похожим на окоченевший труп.
Рих осторожно опустился на него, чувствуя, как в складках кожи собирается ледяной пот. Он все делал неправильно. Олли бы не позволил ему такого. Олли просто лежал бы рядом в помятом пахучем стоге и рассказывал про Млечный путь и легенду Ориона, едва прикасаясь к нему кончиками пальцев. Рих терпел бы невесомую щекотку, но, в конце концов, обязательно поймал бы невозможно неуверенную руку и прижал к себе. После этого Олли не сказал бы ни слова.

Он и сейчас молчал, доводя Риха до отчаяния.
Рих, зажмурившись, надавил лезвием себе в горло и наклонился совсем низко.
В тот же миг огонь и боль сковали все члены, сотни кинжалов пронзили вены. Жадно давясь, что-то терзало шею, чавкая и брызгая ядом. Смесь страха и долгожданного наслаждения туманили разум. Рих задыхался, когда клыки снова и снова вгрызались в него, высасывая густую пульсирующую кровь.
Но он жаждал большего, а алый жар сводил с ума.
- Подожди, Олли, еще немного... - Набрав пальцами стекающую влагу, Рих просунул липкую руку между их телами, густо растирая между ног.
Едва сдерживаясь, он давил в тугое и холодное, но потом тяжело упал, одним движением наполняя собой неподатливое тело.

Звезды падали с небес и острыми осколками сыпались ему прямо под веки.
Существо, которое жадно впитывало его, обвивая руками и ногами, словно щупальцами, уже не было светлым другом, которого он любил. Олли давно сгорел, оставив после себя только пепел, и ему не было места среди живых. Он утянет Риха за собой, в вечные ноябрьские сумерки, и Рих забудет все свои обещания, вбиваясь в него так глубоко, что больше никогда не выберется из тысячи крепких черных рук.
Сейчас я встану, - неслось у него в голове между ритмами движений, - вытащу его на свет и позволю выпить себя до дна. Оно насытится и станет пеплом, а наш прах перемешается...
Рих не успел очнуться, когда кипящее масло расползлось по позвоночнику, и раскаленные гвозди пробили шею насквозь. Без сил он плыл в черных водах, пока течение не принесло его к нагретым солнцем камням. Он лежал без движения, наслаждаясь покоем, пока, наконец, не шевельнул пальцем, медленно и с трудом двигая рукой, чтобы прикоснуться к себе.
Рих был холоднее земли, на которой лежал. Он чувствовал себя опустошенным. Ядовитое семя внутри него распустилось, вырываясь корнями наружу сквозь слои кожи и мяса.
Рих повернул голову, глядя на Олли. Щеки у него были розовые, гладкие, без следа горелых струпьев. На нежной коже мягко сияли оранжевые блики. Рих перевел взгляд на стены и заметил, что все деревянные поверхности уже занялись пламенем. Олли сжимал в кулаке старое огниво, он улыбался.
Когда огонь подобрался к их одежде, стало совсем светло.
Рих смотрел, как пламя стало лизать ему руку, опаляя волоски, как нежно кусал огонь кожу, пока не вцепился в него с когтями.
Олли прижался к нему теснее, спрятав лицо на плече, и Рих наслаждался ленивым теплом, захватывающим тело.
Он знал, что когда огонь уйдет, они встанут из пепла прямо навстречу солнцу.


Конец



иллюстрация была нарисована задолго до написания истории...
[навеяно творчеством Хайсе]

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В мандариновых садах...

Фандом, Дисклеймер Герои принадлежат народному театру и комедии дель арте. Видимо, и фандом оттуда
Пейринг Пьеро/Арлекин
Жанр романтическая сказка
Рейтинг PG-13
Саммари: вздорный Арлекин отказывается ненавидеть и махать дубинкой
Примечание автора: в рассказе собрано около десятка любимых стихотворений и даже песен. Благодарность авторам безмерна...

Серая пудра сыплется с ресниц, и пылинки медленно вальсирют в лунном свете, оседая на когда-то глянцевую деревянную поверхность. На столе искрится застывшая Вечность; от нечего делать по ночам Пьеро рисует ее колонковой кисточкой по ангельской пыли, рассыпанной по краю.
За белым гримом - горящая краснота. Глаза болят и слезятся, но вовсе не от ударов дубинкой, к ежедневным побоям он давно привык и воспринимает их как способ раздобыть Вечность. Грим разъедает кожу, и она никогда не станет сияющей молочно-розовой, как в детстве. Детство кончилось, когда началась игра, а на щеке нарисовали черную слезинку. Иногда Пьеро казалось, что у него вообще никогда не было детства.
Он поджимает босые ноги под табурет, стараясь не касаться пола - на прошлой неделе масляная лампа разбилась, и острые осколки неприятно холодят ступни. От темноты спасает луна. Тусклые лучи сквозь занавес моросящего дождя ласкают израненную кожу, и Пьеро любуется светом, который ловит тонкими пальцами. Иногда он скрещивает ладони и пытается плести незамысловатые узоры, когда луна достаточно яркая. Он может играть с ней всю ночь, забывая про сон. Он отдыхает душой, а тело... Ему ведь необходимо постоянно сутулиться, а наигранная печаль выглядит гораздо естественней, когда не думаешь о мандариновых зарослях. Они являются ему во сне, как и всем остальным актерам их театра, но Пьеро не нужна другая жизнь. Он не любит мечтать. Он доверяет только ангельской пыли и ее недолговечным гротесковым видениям, красота которых не манит яркой зеленью вечного лета...
Яркие краски - не для него. Так может играть Арлекин, вечный ребенок, который будет светиться, даже когда выцветут все треугольнички на его трико и заржавеют бубенцы. Он может высыпаться по ночам, ему не вредят сны о мандариновых рощах...
Пьеро ведь не знает, что каждую ночь Арлекин проводит у зеркала, вглядываясь в чернильные трещинки полумрака. Он бросает в картонный ящик треуголку, снимает черную маску и долго отмывает губы от нарисованной озорной улыбки. Краска старая, деланная на совесть, оттирается плохо, но в конце концов он может улыбаться отраженью по-настоящему. Улыбка выходит плохо, то и дело превращаясь в гримасу отчаянья, сеть мимических морщинок от постоянного кривлянья мешает разобрать истинное выражение лица, но Арлекин продолжает вглядываться сквозь туман, застилающий глаза, пытаясь найти что-то настоящее, без которого жизнь - сплошной фарс.
Арлекин не любит иллюзий. Пусть райские сады остаются Коломбине, голубое небо достойно подчеркнет слегка увядшую синеву волос, красная фруктовая мякоть добавит щекам румянца, блики фонтанов - игру света давно потухшему взгляду.
Арлекин хочет действовать. У него отзывчивое и трепетное сердце, которое сквозь маски и грим видит на лицах истинное горе и обиды, ценит редкие моменты счастья и любви, жаждет хоть раз насладиться нежностью, против которой он вынужден бороться на сцене.
За это он ненавидит свою дубинку. Она досталась ему по наследству, но деревянная палка - не та вещь, которой года придают ценность. Несколько раз она отмокала в подвалах, ее отскребали от плесени, ее грызли голодные крысы, но дерево было достаточно крепким, чтобы пережить поколения шутов, время от времени отслаиваясь острыми тонкими щепками. Впрочем, нынешний хозяин давно привык к вечным занозам и язвам на руках. Он знает, что скоро все кончится, и после сказки начнется жизнь, где он будет играть самого себя и станет свободным. Арлекину не нужен пустой мандариновый эфир, он хочет попробовать все запахи на свете, мечтает проветрить душу от вечной пыли...
Волнительным предчувствием хочется поделиться, и Арлекин бежит к единственному другу. Врагу на сцене, соседу по несчастью. Милый Пьеро громко стонал после представления, но большие влажные глаза ярче слов и криков выражали его боль.
Арлекин ведь не знал, что это всего лишь ломка разрывает тело Пьеро, заставляя корчиться на сцене, и все, о чем он мечтает - это вдох волшебного порошка, которым что-то написано на когда-то гладкой столешнице.

Тихий смех отвлекает Пьеро от созерцания кружевной паутинной вязи, до которой наконец-то добрался лунный лучик. Он зажимает коленями чугунный чайник и, осторожно отрывая сухие лепестки пыльной розы, сыплет их на темное дно. Когда-то цветок нежно сиял в волосах Коломбины, она любила гадать на нем одинокими вечерами, а сейчас сгодится ему на чай.
Пьеро прислушался - нет, это не смех, это шепот колокольчиков на щиколотках Арлекина. Шут уже крадется за его дверью, и Пьеро слышит его рваное от волнения дыхание.
Арлекин прячет взгляд. Он так привык видеть Пьеро в длинном белом саване, усыпанном пудрой, что и забыл про контраст иссиня-черных волос и густых бровей на белом лице. Плечи и локти покрыты синяками. Вместо знакомой печали в глазах плещется благостная умиротворенность. Шум дождя мешает сосредоточиться. Арлекин зыбывает, зачем пришел, и неловко переминается на хрустящих осколках.
- Чаю? - Вежливо предлагает Пьеро и красивым жестом приглашает присесть на давно нетронутую постель.
Арлекин спотыкается на остатках масла.
- Прости меня, - набираясь храбрости, выдыхает он. - Сегодня я сделал тебе больно.
- Как обычно, - Пьеро пожимает голыми плечами, глядя на шута с недоумением.
Арлекин терзает заусенец. Кожа на ладонях у него красная, неопрятная и шелушится. Не то, что у Пьеро - гладкая, тонкая, с просвечивающими венами.
- Я не хочу больше тебя бить, - говорит он чужим голосом.
Пьеро хмурится, когда не слышит в нем пустого ядовитого сарказма. Арлекин вообще выглядит странно для этой комнаты. Огненные кудри бросают на пыль цветные блики, горячая кожа распрастраняет пряный запах юности, а слова раздражают своей едкой жалостливой интонацией.
- Я не могу бесконечно тебя ненавидеть...
Шершавые пальцы осторожно обводят синяк над белой ключицей. Пьеро жарко. Его пугает непонятная истерика и он бьет наразмах. Кудри взметаются, алой волной закрывая лицо.
- Так легче? - Он грубо приподнимает Арлекину подбородок, глядя прямо в глаза. - Никогда не смей меня жалеть, мальчишка!
Шут прижимает ладонь к горячей от удара щеке. Растерянный взгляд действительно делает лицо совсем юным. Пьеро надеется, что обида заставит его уйти и избавить пространство от слишком ярких красок, и, презрительно скривившись, он продолжает мять шелестящую розу.
Он помнит, как Коломбина забыла свой цветок у него под подушкой. Синеволосой дурочке тоже вздумалось его пожалеть, и в ответ был с ней очень груб. С тех пор она не появлялась. Он был рад - Коломбина совсем не понравилась ему в постели.
Пьеро ведь не знал, что гадание изо дня в день быстро приедается. Белые розы врут, красные правдивы и всегда твердят одно и то же, а на черных гадать страшно. Она ненавидела свою глупую роль - невозможность сделать выбор между двумя жалкими шутами, и просто хотела, чтобы жизнь перестала быть такой предсказуемой. Коломбина давно не мечтает о райских мандаринах, пусть сказками балуются глупые шуты, а она станет взрослой. Одной теплой влажной ночью она принесла Пьеро свою последнюю розу, и под утро он сделал ее другой. Она была довольна - в ее мире хоть что-то наконец изменилось.

- Давай уедем! - С безумным блеском в глазах шепчет надоедливый Арлекин. - Нас ведь ничего не держит! Давай сбежим в настоящую жизнь!
Пьеро морщится от досады. Да что он-то может знать о настоящей жизни?! Арлекин казался ему хорошим актером, но вблизи оказывается, что игра для него не является полноценной жизнью... Глупец. Не умеет довольствоваться тем миром, в котором живет, и надеется что снаружи будет иначе!
- Пожалуйста...
Пьеро подвешивает чайник и пробует зажечь очаг. Дров мало, и его это слегка беспокоит.
Арлекин не может понять, почему его внезапное вдохновение не находит отклика. Первый раз в жизни он хочет быть искренним, хочет поделиться чудесными мечтами, но друг его словно не слышит. Он хочет взлететь, вот так вдруг, потому что у случайностей всегда есть шанс. Он больше не хочет откладывать на потом мечты, которым не суждено сбыться никогда, если не сейчас.
Хотя какой он ему друг, этот белый клоун? Только потому, что Арлекин вынужден бить его до полусмерти? Потому, что один раз после спектакля они вместе распили бутылку красного вина, и Пьеро стал свидетелем его пьяных рыданий? Сам Пьеро даже не пил - Арлекин тогда неловко уронил бутыль и выплеснул вино на белое платье, которое пришлось срочно застирывать. Он жаловался... о том, что не может постоянно кричать и хохотать, а Пьеро успокаивал его на своей белой груди, покрытой синяками, и бесконечно шептал: "Смейся, глупый... смейся, что бы не случилось..."
- Я никогда больше тебя не ударю, - серьезно выдает Арлекин. - Никогда.
Пьеро смотрит на него так, словно видит впервые. Он замечает на носу несколько веснушек. У корней волосы темнее, а вьющиеся концы отливают медью. Под глазами тени плохо стертой туши, на скулах остатки румян, губы упрямо сжаты. Пьеро едва сдерживает нервный смешок, когда понимает, что это маленький Арлекин хочет лишить его работы, лунного окошка и волшебной пыли. Взамен награждая смутными фантазиями о далеком реальном мире, откуда еще никто не возвращался. Он думает, это так легко, прожить без маски?
- Иди сюда, - улыбка смягчает опасную жесткость голоса, Пьеро хлопает по колену. - Подойди ко мне, братец.
Домино нерешительно приближается. Под кадыком на желтой нитке болтается пуговица; а взгляд у него, как у провинившегося котенка. Чайник начинает шуметь, розовые лепестки отмокают и сладко пахнут весной, а за окном серебрятся капли.
- Мы уйдем, когда-нибудь. Навсегда.
- Но не сейчас? - Выдыхает Арлекин с нелепым надрывом.
Он делает еще шаг и замечает Вечность, рассыпанную по столу. Ему почему-то становится страшно, но Пьеро успевает его поймать в острое кольцо из локтей. У Пьеро очень красивые белые руки и изящные пальцы. Но от них останутся синяки.
- Нет, потому что завтра у нас спектакль, где тебе придется меня ненавидеть. Если ты будешь плохо играть, я никогда не заработаю даже два золотых для паромщика...
Осколки щекочут пятки, крепкая хватка почти болезненна. Арлекин послушно падает на кровать. Он хочет наневидеть, но боли недостаточно. Тогда Пьеро тянется за плеткой, которая висит над кроватью. Арлекин зарывается носом в чужую подушку и вздрагивает от ударов. Он думает, что кричать нельзя, потому что за картонными стенками Коломбина гуляет по мандариновым садам.
Арлекин ведь не знает, что, перестав гадать на розах, она так и не научилась спать ночами.
Чайник гулко выкипает, в комнате становится жарко.
Пьеро сомневается, что можно вернуть ненависть ударами. Сам он никогда не сможет ненавидеть своего палача. Но ненависть и любовь так похожи...
Арлекин жмется к стенке и дрожит. Он чувствует как тонкие пальцы царапают его бедра, сдирая цветные тряпки. Бубенцы звякают в ритм каплям за окном. Когда сдерживать стоны не хватает сил, он начинает бояться по-настоящему. Страх такой неправильный, извращенный, словно он борется против своих желаний. Он очень не хочет ненавидеть своего единственного друга, но чтобы остаться рядом, ему придется научиться ходить по краю. Даже если это невозможно.

Пьеро забывается. Ржавое утро просачивается сквозь паутину, окрашивая Вечность оранжевым. Потом он смахнет драгоценную пыль со стола и подметет осколки. Потом. А сейчас он чувствует необычный запах и прижимается носом к теплой шее, окутанной алеющими кудрями. Пряный аромат мандаринов наполняет легкие, и он думает, что попал в Рай. Ему никогда не было так хорошо.
Арлекин уходит тихо, снова пряча взгляд.
Пьеро закрывает глаза, притворяясь спящим. У него трепещут ресницы от того, что его сон никогда не повторится. Даже если тысячу ночей подряд ему будет сниться одна и та же мандариновая роща...

Пьеро ведь пока не знает, что вздорному шуту Арлекину ненависти хватит только на одно представление.


Fin